Вас приветствует солнцеликая Ялта!. Анатолий Никифорович Санжаровский

учтиво обминали её, как вода камень.

      7

      Послушал Колёка, как затухал, удалялся голосок, надрывный, набухший от обиды, недоумения, и медово хохотнул. Притаённо спросил Топу:

      – Ты как относишься к женскому вопросу?

      – Разно… – уклончиво ответил Топа.

      – Не понял, старина.

      – Дело сугубо личное… Как-то трепать мужчинам не пристало…

      Совестясь, Топа опустил мордочку на лапы.

      – У! Какой ты цивильный нудяга! Под валенка шаешь?.. Небось, весь в разврате погряз? А? Ско-око было у тебя мадамей? Десяток? Два? Три?

      – Совсем за беспутника держишь…

      – А чё ты из себя целину строишь? Небось, выскочишь на Чехова, душа поет?! Скок там с хозяевами, скок так, без хозяев, носится-гуляет всяких сучонок?! Ти… Знай шьют хвостами… И отецественные, и импортные… Импортняжку в деле знавал? Не обмахивайся хвостиной, развраткин! Ответ точный подавай сюда!

      – Знавал… Грешен… Парижаночка… За что и понёс наказание… – поувял Топа и показал лапой на верхнюю челюсть козырёчком нависала. – Зуб на зуб после того не приходит.

      – Э-э-э! Шалунелла! А я царапаю бедну голову, всё гадаю, а чего это Топа шепелявит, как старичина. А оно вона вынь-подай что! Пострадамши за любовь! Шерше ля фам!

      – Пострадал… – потупился Топа.

      Топа решил, что Колёка всё равно вырвет клещами признание. Начал без охоты рассказывать:

      – Толкуй, кто откуль, а мы все здешние… У нас в Ялте как? Как везде… На какую глаз положил, та и твоя… Неотразимый Топа… Ну… Наши кобельки липнут к заезжим сучонкам. А наши ялтински дамульки вечно в трансе… В трауре Мы за своим бежим-с к «Ореанде», к «Массандре», к «Ялте». Это гостиницы… Ждём-с, как пойдут на фланёж импортные. И наши сучонки ждут. Авось, и ими возгорится какой залётный инвалид-старикашулечка. Да редкий импортник кинет худую косточку и писец… Тоскливый пост…

      Я одну у «Ореанды» присмотрел. Ладненькая такая… Беленькая. Чистёха. Вышак!.. Прогуливала своих хозяев, сама сидючи у тощей, некормлёной хозяйки на руках. О как!

      А надо сказать, мою вертихвостку из десятку не выбросишь. Бела как сметана… Так бы и съел… Хороша-а… Хор-роша-а… Чего уж там… Есть на что из-под лапки посмотреть…[10] е-есть… Обрадовался я ей, как блину в сметане…

      До сих пор удивляюсь… Меня тогда подивило – у неё на лапках тряпичные цветные калошики. Чтоб не пожгла свои ходульки на ялтинском асфальте.

      Допёр я это и меня взбесило.

      Я всю жизнь бегаю босиком и ничего. А то на! С парохода заявилась в калошах!

      Со злым достоинством позвал я её.

      а она своих хозяев в своём капризе, видать, держит. Что захочет, то и вьёт. Верёвки из них вьёт. Они ей всё позволяют.

      Ну, позвал я. Она безразговорочно и заверти, заиграй хвостом. Мол, пустите скорей!

      А видок у меня не импортный. Весь я, зауморыш, ободранный, грязный. Век нестиранный.

      Они ей учительно говорят:

      «Мы тебя, Жанетточка, пускаем. Видит Бог, верим твоему благоразумию. Будь осторожна. Ты у нас девочка! Не забывай! Не будь пустошкой!»

      Стало

10

Из-под ручки посмотреть – очень красивая.