Вас приветствует солнцеликая Ялта!. Анатолий Никифорович Санжаровский

лениво переливался, перепрыгивал через железную дорогу.

      Но Колёка зацепился за зебристый шлагбаум, остановился и не пошёл дальше.

      Умаянно присел.

      Дорога и жара распластали его по бугру.

      Он тотчас уснул, упал и пропал, едва воткнул голову в чахлую тенёшку от жиденького одинокого кустарика.

      И видит Колёка сон.

      Обиженный на весь мир из-за Татки, побежкой спускается он с бугра боком и добросовестно, бескомпромиссно возлагает свою бедну головушку на рельсы. Под скорый.

      Вот-вот просквозит на юг.

      Ну, лежит Колёка на остром горячем каменешнике. Терпеливо ждёт, бдительно ждёт.

      А скорый, как велось, запаздывал.

      Лежал, лежал Колёка в ожидации. Сморился и уснул. Во сне уснул.

      И в этом, уже втором, сне видит, как налетает на него скорый.

      Дрогнул Колёка. Схватился на ноги да бечь.

      Но что-то раздумал.

      Стал меж белыми нитками рельсов быком. Кулачишки наизготовку. А ну-к тронь!

      Тукнулся электровоз в Колёкин лобешник – с копытов вон. Погремел в яр, одни колеса бело замелькали.

      Да катился только сам Колёка. Во сне.

      Проснулся уже в канаве.

      У самых ног крутобокого бугра.

      Пролупил глядела – ан мчит скорый прямушкой на Колёку!

      Божьим матом вымахнул Колёка назад, на серёдку бугра. Отпыхивается и замечает: упрело сбрасывает скорый обороты, примораживает ход.

      А там и вовсе присох персонально у Колёки.

      – Чего стали? – залежалым голосом ликующе спросил он молоденькую веселуху, выдернулась в распахнутую её вагонную дверь.

      – Тебя, сизарёк, забыли взять!

      – Так эт дельце исправимо! – Колёка суетливо подбежал к проводнице. – Вот везетёха!

      – Чего, беглуша, разлетелся, как голодный кот на мышь?.. Ишь, бах – и в ямку! Билетишко у тя есть?

      – Ти! Оно и у тебя нету. Однако ты катаешься!

      – Я при исполнении! – поощряюще улыбнулась жеманница.

      – Вдвоёмко же лучше исполним! – с лёту бахнул он.

      – Я как-то вся в плотном сомнении…

      – А ты не сомневайся. Как я!

      На уровне его лица были её ножки, сытенькие, ласковые, озорные, и Колёка приварился к ним тупым, ошарашенным взглядом. Трудно заворочалась в нём где-то слышанная генерал мысля: «Какое сходство между телевышкой и женской ножкой? Чем выше, тем больше дух захватывает»…

      Заговаривая с молодкой с какой, он редко когда подымал глаза выше её талии. Вроде стеснялся, кажется. Интересы его тут высоко не залетали.

      «Муравьихина талийка… Роско-ошная барынька-картинка… Ти… Как же взнуздать эту капризулю блошку? Невдахе и в яйке кость попадается… И чего выёгиваться, в Дарданеллы твою мать? – опало думает он, вмельк глянув вперёд вдоль поезда. Дали зелёный. – Как же укоськать эту мормышку?»

      Просительно забормотал:

      – Дай слово лаптю… Я не люблю размахивать кулаком под одеялом! Я напрямки… Слышь, королевишна, возьми божий дар, – тукает себя в грудки, – на соцсохранность… Не пожалеешь… У