Арка Новой Голландии. Марина Дашкова

и, кажется, безнадежно любит, и без которого, все же, не мыслит своей жизни. Не мыслит.

      – Пусть будет так. Пусть он делает с этой Ксаной все, что хочет. Я сделала то же самое, – шептала под утро сквозь слезы Лера.

      Ранним утром, пока человек, встреченный ею случайно накануне, спокойно отвернувшись к стене, спал, она, не сомкнувшая ни на миг глаз, быстро натянула джинсы и белоснежную блузку с многочисленными пуговичками, которые наспех пыталась застегнуть на ходу, стремительно направившись к двери. Старый замок никак не поддавался, она безуспешно его дергала, злилась, пытаясь открыть, распахнуть дверь, если будет надо, сломать запертые створки. В отчаяние стукнула кулаком по дверной створке, белой и безразличной, чужой, как все в этой комнате.

      – Куда ты? – раздался в тот же момент его негромкий, ровный и, как и накануне вечером, невозмутимый голос. Совершенно, абсолютно посторонний голос и от того еще более неприятный.

      Она испуганно вздрогнула, на миг замерла. Потом резко повернулась к нему, словно готовясь отразить возможное нападение, и зло, взглянув своими прекрасными, сверкающими, темными глазами, почти прокричала:

      – Откройте мне немедленно! Что вы на меня смотрите? Откройте, я кому сказала! – повторяла и повторяла Лера, стремительно теряя самоконтроль.

      – Ну, что же ты кричишь на всю тихо спящую мою коммунальную квартиру? Пожалуйста, сейчас открою, только не волнуйся так.

      Он встал, неторопливо и размеренно подошел к двери, легко открыв ее, нажатием какого-то маленького и неприметного рычажка. Она тут же, не произнеся больше не слова и не оглядываясь, устремилась в пустоту темного коридора, где сумела, к превеликому своему счастью, справиться с входной дверью самостоятельно и навсегда ее громко захлопнуть за собой. Стремглав она неслась вниз по отвратительной лестнице, такой же затхлой, как и его проклятое чердачное жилище, затем бежала по любимой с детства набережной реки Мойки, которую, кажется, возненавидела в то раннее утро. Возненавидела всей своей душой, возненавидела навсегда. А высокие дома, спящие, великолепные особняки, замершие по двум сторонам реки, как всегда надменно отражались в спокойных и безучастных, дремлющих водах. Они величественно, безразлично и безмолвно взирали на нее, сумасшедшую, взбалмошную и безнравственную девчонку, взирали так, как теперь, видимо, на нее будет смотреть весь мир. И ей стало казаться, что молчанием своим они ее укоряют, и, быть может, навсегда отвергают, выбрасывают из охраняемого ими пространства.

      Познавшая впервые отвращение к самой себе, она неожиданно, словно споткнувшись, и пытаясь сохранить покидающее ее равновесие, молниеносно остановилась возле Юсуповского дворца, замерла и, вдруг… рассмеялась. Громко, во весь голос, нарушая тишину безлюдного и чистого утра:

      – Ох, я же даже не знаю, как его звали. Нет, нет, нет! Не было этого! Приснилось, придумалось, пригрезилось… Все, что угодно! Только пусть этого не было со мной! Не было, не