Девочка с косичками. Вильма Гелдоф

на тетю Лену. Точнее, не просто заглядывался. Пытался добиться… ну, того самого.

      К счастью, ничего у него не вышло: тетя Лена влепила ему пощечину.

      – Такие, – говорит мама с влажными глазами, как только речь заходит об отце, – нам не нужны, правда ведь?

      – Правда! – соглашаемся мы с Трюс.

      Когда другие дети спрашивают, где мой папа, я говорю: «Умер». У меня есть мама и Трюс. Всё. Нас трое. По отцу мы не скучаем. Наша семья – это мы. Не он.

      – Кстати, о Франсе, – начинает мама.

      Они с Трюс складывают белье. Мама не глядя соединяет уголки простыни – точность ей не важна – и подходит к Трюс, чтобы сложить обе половины. Отдает ей простыню и садится на диван.

      – Да, что ты слышала? – Трюс замирает с простыней в руках.

      – Ему можно доверять, – просто говорит мама.

      – Что тебе рассказали? – не терпится узнать мне.

      – Что из него выйдет прекрасный командир группы. Людей он подобрал отличных. О тех, кого не знал лично, выведал все до мельчайших подробностей.

      – Серьезно? – удивляется Трюс.

      – Серьезно.

      Так я и думала!

      – Что скажешь, Трюс? – Я опускаюсь на диван рядом с мамой. На подоконнике у нее за спиной качает головой моя игрушечная жестяная черепашка – вверх-вниз, вверх-вниз. «Соглашайтесь! – говорит она. – Соглашайтесь!»

      – Не торопитесь с решением, – советует мама.

      – Как это – не торопитесь? – Я думаю о госпоже Кауфман и маленьком Авеле.

      – Война, она, может, еще целый год продлится, – говорит мама.

      – Менейр Ван Гилст говорит, Сопротивление бесполезно. – Трюс еще раз складывает простыню. – От немцев, мол, все равно не избавиться. Это навсегда. Нидерланды теперь – часть Германии.

      – Ах, да не слушайте вы этого бакалейщика! – отмахивается мама.

      – Он же отец Петера! – напоминаю я.

      – И рассуждает как настоящий торговец.

      – Вообще-то, многие так рассуждают. – Трюс кладет сложенную простыню на стол.

      – Они неправильно мыслят. Они ведь не коммунисты! – Мама потирает костяшки пальцев, покрасневшие от стиральной доски. – Легко кричать, что Германия сильнее, ведь тогда незачем и бороться с несправедливостью. Но не выбирать – это тоже выбор. – Она смотрит перед собой. – Нельзя смириться с немецким ярмом. Ни с каким ярмом нельзя.

      Кажется, ее взволновали собственные слова. О ком она думает? О фрицах? О моем отце?

      Я хочу погладить ее по плечу, но она уже пришла в себя.

      – Нидерланды будут свободными, Трюс. – В ее голосе звучит знакомая уверенность. – Это вопрос времени.

      – На свете есть добро и есть зло, – говорю я. – И со злом нужно бороться. Так ведь, Трюс?

      Трюс задумчиво склоняет голову. Потом медленно поднимает на меня глаза и кивает.

      – Вы правда хотите в группу Франса? – спрашивает мама. На миг на ее лице проступает улыбка, глаза блестят. Но через секунду она уже тревожно морщит лоб. – Вы ведь не обязаны соглашаться. Вы – самое важное в моей жизни, а эта работа смертельно опасна. Вы и так уже помогаете, раздавая