Девочка с косичками. Вильма Гелдоф

с вами. Я немного знакома с ним по партийной линии. – Мама состоит в Коммунистической партии. Вернее, состояла: сейчас партия под запретом, ведь коммунисты – враги нацистов. – Это связано с Сопротивлением.

      Трюс изумленно смотрит на маму. Мы-то просто разносим нелегальные газеты, всего-навсего. При виде озадаченного лица сестры на меня опять нападает смех.

      – Да хватит тебе, Фредди! – шепчет Трюс, прикрывая рот рукой, чтобы самой не расхохотаться.

      Мама открывает дверь, впуская господина в шляпе, а я все не могу стереть с лица улыбку. Даже когда, борясь со щекоткой в горле, протягиваю ему для рукопожатия свою обмякшую от смеха ручонку. Он представляется, но его имя от меня ускользает.

      Из-за его плеча на меня умоляюще смотрит Трюс. Я закусываю губу. Надо перестать смеяться.

      – Я вам нужна? – спрашивает мама.

      – Нет-нет, – отвечает гость. Голос у него спокойный, теплый.

      – Тогда я буду наверху, – говорит мама. – В наши дни меньше знаешь – крепче спишь.

      Другая мама настояла бы на том, чтобы остаться. Другие мамы у себя в доме заправляют всем, но наша не такая. Мама нам вроде старшей сестры.

      Дверь закрывается, мамины шаги, простучав по лестнице, исчезают наверху. Мы с Трюс остаемся в маленькой гостиной, наедине с гостем. Внезапно я затихаю. По комнате кружит пчела, несколько раз проносится между нами, потом отлетает и со стуком врезается в стекло раздвижной двери. В этой внезапной тишине, когда слышно только, как пчела бьется о дверь, я замечаю, что господин в шляпе нравится сестре не меньше моего. Уши у Трюс пылают так же ярко, как ее рыжие волосы, щеки зарумянились, а сидит она с прямой как дощечка спиной, не касаясь спинки дивана, будто перед ней и впрямь звезда кинематографа. Обычно Трюс, самая благоразумная из нас, всегда знает, что делать, но сейчас, похоже, она не способна выдавить из себя ни слова.

      – Садитесь, пожалуйста, – торопливо говорю я и указываю на красивое кресло, обитое темно-красной материей, но он опускается в другое, проваленное, с торчащей пружиной. «Нет-нет, не туда», – хочу сказать я, но он уже сел. Я с любопытством ищу в его лице признаки испуга или боли. Но нет, ни следа. А он молодец! Я улыбаюсь Трюс и плюхаюсь на диван рядом с ней, со всей силы, так что она слегка подпрыгивает.

      Господин снимает шляпу. Вообще-то, внешность у него не такая уж и примечательная, но есть в ней что-то элегантное. На нем твидовый пиджак с кожаными заплатками на локтях. В нашей части города такие не носят. И черты лица у него тонкие, интеллигентные, от них веет спокойствием, хоть ему в задницу и впивается пружина.

      – Так, значит, вы обе уже весьма активно участвуете в Сопротивлении? – начинает он.

      Чего? Что за идиотский вопрос! Мы ведь даже не знаем, можно ли этому незнакомцу доверять! Мы с Трюс одновременно пожимаем плечами. О подобных вещах не болтают.

      Он улыбается.

      – Я все знаю.

      Трюс напрягается.

      – Это еще откуда? – неохотно заговаривает она. От румянца не осталось и следа.

      – Товарищи рассказывали, – быстро отвечает господин. –