Анчутка. Егор Вышегородских

в доме осталось меньше дюжины, может что и придумаю. Злыдни в гнезде, если обжились, по дюжинам живут.

      – Спасибо, егерь. – Сидор задумался. – Ты говоришь, домовой слабеть может?

      – Может. Может слабеть, может дурным стать. Может и обидеться.

      – А если по мелочи что пропадает – это кто может шалить?

      – А что пропало?

      – Да не то чтобы пропало, – Сидор стал подбирать слова, – то в комнате постояльцев тарелка меда пустая, то сливки в стакане наполовину уйдут. Я вот думаю – может и у меня кто завелся?

      Леха рассмеялся, – никто не завелся, не переживай. Похоже, домовой у тебя чудит. Посмотрю, что с ним.

      По дороге в комнату анчутка сидел на плече Лехи и удивленно бубнил: – ты смотри, не зря домовые про этого отщепенца говорили, что приворотами промышляет. Тать не тать, а на ту же стать.

      – Не приворотами, а изворотами.

      – Невелика разница. Как до жизни такой дошли? Домовой, дому защитник, а начинает по тарелкам мед воровать. Довели страну. Ждали обозу, а дождались навозу.

      Зайдя в комнату, егерь достал из рюкзака очки, зажег фитиль стоявшей на столе масляной лампы и посмотрел на анчутку.

      – Разыщи как мне этого домового, да если начнет шалить – скажи, что шутковать с ним никто не будет. – И, вспомнив наставления хухлику, добавил, – превращу в болотный пар и жабе в задницу задую. Через соломинку.

      Модник

      Анчутка появился через полчаса. Появился шумно, пыхтя и упираясь, таща за собой домового.

      С первого взгляда егерь понял, что разговор будет трудным. Домовой не просто промышлял городскими изворотами – перед Лехой стоял дистиллированный городской фрик. Волосы были покрашены в модный рыжий цвет, уложены какой-то прической, борода заплетена косичкой. Ноготки были аккуратно обточены, только что не покрашены.

      Такому домовому самое подходящее место в будуаре какой-нибудь богемной актрисульки, но никак не в честной деревенской избе.

      – Что вы себе позволяете? – Пыхтел домовой, пытаясь вырваться из цепких анчуткиных лап. – Уберите лапы, ваши грязные, противные лапы.

      Процесс морального разложения, похоже, зашел далеко, поэтому Леха решил не церемониться. Поставив стул перед отчаянно брыкающимся в анчуткиных объятьях домовым, он вытащил из рюкзака небольшой кнут с железным наконечником и сел.

      Домовой, увидев кнут, притих.

      – Это у тебя борода или ты от цыганской лошади хвост в зубах держишь?

      – Дичь! Деревенщина! – заверещал домовой. – Развели домострой и всех под свою гребенку стрижете!

      – Я тебя сейчас постригу, – Леха похлопал кнутом по ладони, – ты у меня с козлиной головой в обнимку под порогом спать будешь.

      Анчутка встряхнул домового за шкирку, поставил перед егерем и заорал ему прямо в ухо:

      – В глаза смотреть! Руки по швам! Здесь вопросы задаем мы!

      Егерь от анчуткиного напора даже оторопел. Да что уж греха таить – совершенно и недвусмысленно офигел. Домовой, похоже, тоже смекнул, что ссылки на индивидуальную свободу не работают, и обескуражено