Под небом Эстреллы. Антар и Малица. Начало пути. Ирина Валерьевна Дынина

Алтау обнаружился в своём кабинете, за широким столом.

      Восседая в крепком, удобном кресле, купец что-то быстро писал, то и дело окуная перо в чернила.

      Грамотен был Алтау и сынов выучил, на учителях не экономил.

      Младший сын постучал в двери и вошёл, не дождавшись разрешения.

      – Уехал с Богами. – оповестил отца Юарт. Сам же купец на крыльцо не ходил, с Антаром простившись в кабинете и напутствие ему дал, как полагается.

      Купец хмыкнул, сына рассматривал с интересом, по широкому лицу его блуждала улыбка. Жёлтые глаза торговца сверкали хитро, но хищно.

      – Орка дикий. – неприязненно сопел младший из сыновей, отводя глаза в сторону. – Права мать – не наш он и нашим никогда не станет. Ишь смотрит, того и гляди – вцепится!

      Айяка, дочь велиморского старосты, близкого друга тороватого купца, замуж неволей пошла, по отцову наказу. Не хотела девка чести такой, пугалась. Мужа, отцом выбранного, признавать не желала, противилась.

      Пусть не беден был купец, да и не слишком стар, но только, вторая жена, она ведь не первая, а у самого купца к тому времени и Малада была, змея чернокосая, и сын её, первенец.

      Да и Сибаха, свекровь неприветливая, волчицей смотрела, невестку невзлюбив, будто знала про неё что-то постыдное.

      Грешок водился за Айякой, грех не малый, позорный, а то не отдал бы староста дочь свою мужу не молодому, пусть и другу.

      Росла Айяка вольно, младшей среди сестер своих была, ребенок поздний, коханый вдвойне.

      Мать души в ней не чаяла, отец, ни в чём не отказывал, баловал и потакал во всём.

      Вот и не доглядели.

      Повстречала Айяка воя справного, ликом пригожего, да телом ладного. На праздник середины лета с ним пошла, в хороводе кружила, да через костры сигала.

      Приворожил он сердце девичье глазами серыми, да речами любезными, увлёк деву младую, глупую, в дубраву зелёную, да и в траву-мураву уложил на спину.

      Айяка сама с себя сарафан стянула и сладости запретной возжелала.

      Так и промиловались всю ночь, а на утро…

      На утро признался парень пригожий, что не пара она ему, старостихина дочь, что он, бойт-ярин Лещинский, возлёг с ней ради утех сладостных, а для всего остального у него жена имеется, рода древнего и поведения строгого, а ей, девке из града малого, забыть о нем наказывалось строго-настрого.

      И, не захотел любый слышать ничего, за собой не позвал в терем высокий, даже в девки сенные, постель стелить, да, когда-никогда, плоть молодецкую потешить.

      Подарил ей вой молодой монету золотую, да и был таков. Оставил на память о себе сердце разбитое, да слезы горькие.

      Знала, знала Айяка о том, что не с простым воем идет под березами в траве кувыркаться, но понадеялась на красу свою девичью, на тело белое, да на грудь тугую.

      Обманулась, сама себя опозорила, да и ни с чем осталась.

      Кинулась Айяка матери в ноги, винилась, слёзы лила, на всё согласная была, лишь бы позор свой прикрыть.

      За подобное девку блудливую и камнями могли забить,