Нас услышит море. Чармили Энн Белл

застряла в тупике. И, похоже, так и не нашла то, к чему стремилась.

      Я стала актрисой, обратила на себя столько лишнего внимания и постепенно теряла Эдди в ледяной пучине сплетен и нескончаемого мельтешения фильмов, интервью, выходов на публику – безобидных игр для нетерпеливых зрителей, лёгкого обмана с нестираемой улыбкой. Жестокая ирония: я надеялась быть ближе к нему, ощущать те же удары и радости, но в итоге расстояние между нами разрасталось пугающей бездной. Эдди предложил расстаться, перечеркнуть отношения, приглушённые несовпадением графиков, усталостью и отсутствием возможности жить в ритме своего сердца. И я не сопротивлялась его решению. Тогда резкий разрыв казался единственным живым движением, возвращающим чувство реальности. Так странно: чтобы почувствовать свою осязаемость, необходимо было резко столкнуть себя в пропасть. Уничтожающая безвозвратность вонзилась болью бессмертной истины: понимаешь, как сильно на самом деле любишь, лишь потеряв. Я потеряла Эдди задолго до разговора, закрепившего новые условия существования. Была и ещё одна важная деталь, особенно ярко вспыхнувшая в миг расставания: мы потеряли не только друг друга, но и самих себя. Ошибки добавляют ясности нашему существованию и убеждают в неизлечимом несовершенстве человеческой натуры. Оставшись наедине с дрожащей тишиной, я разглядела себя и испытала настоящий ужас. Вероятно, я заблуждалась, и мне не стоило пытаться постичь суровость законов шоу-бизнеса, не стоило вдыхать его ядовитый воздух. Мне следовало просто быть с ним, не растворяясь в попытках создать себя заново, по выдуманным образцам и на манер совершенно чужой… И теперь я осталась верна неуместной, бесполезной роли призрака, отделившегося от жизни, которая случилась без меня. Подаренное кольцо укрепляло иллюзию гарантированного благополучия и защищённости. Редкими вечерами спокойствия я беседовала с человеком, полным сочувствия, доброты и стойкости. Страшно признаться, но его мне в мужья завещала умирающая мать. И я ещё не набралась сил разорвать помолвку, предать её память. И сорвать хотя бы одну петлю притворства с перетянутой шеи.

      И разве Эдди захотел бы выслушивать мои скомканные слова?

      Я стояла напротив него, впервые так до безумия близко. Видела, как чуть дрожали мышцы сияющего лица, видела причудливую россыпь веснушек. Вспоминала, как тщетно принималась их считать и непременно сбивалась, целуя эти неповторимого вкуса нежные губы. И забавный огонёк в его смеющихся глазах неумолимо угасал, яркая улыбка сменялась тенью, когда Эдди заметил меня и безмолвно призывал отойти в сторону. Неужели было возможно отыскать здесь, в пьянящем хаосе, уединённое, спокойное место, подходящее для неожиданного разговора после времени, прожитого в других жизнях? С другими лицами, другими голосами. С кровью от прикушенного языка – вкусом безмолвия, в котором мы прятали всё, что не могли сказать.

      Я, боясь, что правильно истолковала такой недвусмысленный жест,