Маринкина башня. Мира Форст

себе! – от неожиданности увиденного вслух брякнула девушка.

      Она находилась в длинной галерее, похожей на балкон, нависающий над небольшим, но роскошно оформленным залом. Его окна украшали резные каменные цветы. С галереи зал хорошо просматривался. Там собралось немало народа в исторических костюмах. И диалоги велись на польском языке.

      Снимают фильм? – рассуждала Агнеша. Не похоже, так как нет операторов и всех тех, кто участвует в съемочном процессе помимо актеров. Более разумным выглядела версия, что тут идет репетиция спектакля.

      Посмотрю пару минут и вернусь к группе, – решила она.

      Говорил смуглый молодой человек, чье лицо портило родимое пятно на носу, вровень с правым глазом.

      – Мы, Дмитрий Иванович, Божьею милостью царевич великой Руси, Углицкий, Дмитровский и иных, князь от колена предков своих, благодарим семью сандомирского воеводы пана Юрия Мнишека за оказанный прием и доверие.

      – Для нас честь, царевич Дмитрий, принимать Вас у себя, – отвечал широкоплечий, тучный и грузный мужчина.

      На его голове красовался расшитый золотой нитью берет со свисающим пером.

      – Был счастлив с тобою познакомиться, Марина, – приложился тот, кого назвали царевичем, к ручке молоденькой, невысокого роста девушке в богатых одеждах.

      – Как только король и папский нунций примут меня, мы сможем вновь увидеться, – добавил он.

      Последняя лекция по истории доцента Горелика еще не выветрилась из головы Агнеши, и она предположила, что здесь разыгрывается сцена отъезда Лжедмитрия из замка семьи Мнишеков после его первого знакомства с Мариной в марте одна тысяча шестьсот четвертого года.

      В зале, помимо Марины, присутствовали еще две женщины. Одна, украшенная массивными ожерельями и браслетами, которую царевич назвал пани Ядвигой, судя по всему, играла роль жены Юрия и матери Марины.

      Когда Дмитрий прощался с третьей из женщин, голубоглазой, рыжеволосой красавицей, от Агнеши не укрылось, каким долгим взглядом обменялись эти двое. Женщина была явно старше царевича, но их обоюдный интерес друг к другу казался очевидным.

      Интересно, кто эта рыжеволосая? – думала Агнеша, отступая вглубь галереи. Пора было возвращаться. Она ведь еще сфотографироваться хотела. А тут как-то неуютно ей становилось. И сцена прощания, что она сейчас видела, совсем не напоминала спектакль. Все выглядело слишком реалистично. И польская речь смущала. Если в этом зале и были актеры, то не русские, а настоящие поляки. Возможно, кроме Дмитрия. Тот говорил с акцентом.

      Агнеша растерялась. Никакой двери, через которую она попала сюда, в сплошной стене галереи не нашлось.

      У меня разыгралось воображение, или, это какая-то оптическая иллюзия, – успокаивала она сама себя.

      Только за плечо ее ухватила никакая не иллюзия.

      – Ты кто? – крепко держал ее толстяк лет двадцати.

      Вопрос был задан на польском.

      – А ты кто? – так же на польском спросила Агнеша.

      Толстяк вытаращился на нее.

      – Кто я? Ты не знаешь меня?

      – Откуда мне тебя знать?

      – Я