Разграбленный город. Оливия Мэннинг

словах Якимова уморительную непристойность.

      – Я раньше очень любил бананы, – скромно пояснил Якимов.

      Когда с обедом было покончено и Якимов ретировался в свою комнату, Гарриет ожидала, что Тоби тоже уйдет. Но стоило ему наконец двинуться в сторону двери, как Гай удержал его:

      – Останьтесь на чай. По пути в университет мы можем зайти в Бюро, и я познакомлю вас с Инчкейпом.

      Гарриет ушла в спальню. Она твердо вознамерилась заставить Гая действовать, пока еще чувствовала в себе на это силы. Она окликнула мужа, закрыла дверь и сказала:

      – Ты должен поговорить с Якимовым. Заставить его уйти.

      Гай был озадачен этим неожиданным напором, но покориться не пожелал.

      – Хорошо, только не сейчас.

      – Нет, сейчас. – Она преградила ему путь к двери. – Пойди и поговори с ним. Слишком рискованно держать его здесь вместе с Сашей. Пусть уходит.

      – Если ты так считаешь, – неохотно согласился Гай, явно надеясь выиграть время. – Лучше тебе с ним поговорить.

      – Ты его сюда привел, ты от него и избавься.

      – Это очень сложно. Когда мы репетировали, было удобно иметь его под рукой. Он много работал и немало сделал для успеха. В некотором роде я ему обязан. Не могу же я просто взять и выставить его, раз постановка позади. Но ты – другое дело. Ты можешь быть с ним твердой.

      – На деле ты просто хочешь переложить на меня все неприятные обязанности.

      Ощутив себя загнанным в угол, Гай отреагировал с непривычной резкостью:

      – Слушай, милая, у меня и так полно хлопот. Саша на крыше, Якимов вряд ли его увидит, а если и увидит, то наверняка не заинтересуется. К чему эти волнения? Извини, мне надо поговорить с Тоби.

      Она выпустила его, понимая, что разговорами больше ничего не добьешься и что отныне так будет всегда. Если понадобится что-то сделать, ей придется справляться с этим самостоятельно. Такова была цена отношений, которые давали ей куда больше свободы, чем она рассчитывала. В конце концов, свобода была не такой уж и обыкновенной составляющей брака. Что касается Гая, ему не нужна была частная жизнь: он предпочитал жить общественной.

      – Он безнадежный эгоист, – сказала она себе. Подобное обвинение потрясло бы поклонников Гая.

      Она подошла к окну и высунулась наружу. Глядя на мостовую девятью этажами ниже, она вспомнила котенка, который выпал с балкона пять месяцев назад. Перед глазами у нее поплыло золото с голубым, и она прослезилась: ее вновь охватило то острое горе, которое она испытала, услышав о смерти котенка. Это был ее котенок. Он признавал ее и никогда не кусал, а она единственная не боялась его. Погрузившись в воспоминания об огненном меховом шарике, который несколько недель носился по квартире, она расплакалась, повторяя: «Бедный мой котенок». Ей казалось, что она любила его так, как никогда и никого не любила, – Гай, во всяком случае, не позволял так себя полюбить.

      Она не возвращалась в гостиную, пока не услышала, как Деспина расставляет посуду к чаю.

      – Кто-то здесь точно объявится, – говорил