Птичка польку танцевала. Ольга Батлер

берег Днепра. Вместе с ними уходили многие сословия: «буржуи», учителя и мастеровые, чиновники, бабушки в платочках. Людская масса устремилась по Крещатику. Некоторые были полуодетыми, без вещей, они даже не успели запереть свои квартиры.

      Анечка с мамой влились в этот поток. Рядом ехали повозки, шагали целые семьи. Малышей несли на руках, а те дети, что постарше, бежали за взрослыми.

      Слышались обрывки чужих разговоров. В них была ненависть к красным.

      – Придут в пустой город.

      – Пусть видят, как их тут любят!

      Две простоволосые женщины шли за солдатами, причитая:

      – Голубчики, возьмите нас!

      А какой-то дряхлый старик, еле передвигая больные ноги, упрямоа повторял:

      – Не останусь с большевиками.

      Моросил унылый дождик, и лишь изредка прорывались из-за осенних туч лучи солнца. Люди щурились на них, слабо улыбаясь этим прорывам света. Почему-то он давал им надежду.

      Толпа устремилась на переброшенный через ширь Днепра Цепной мост. Это был путь с высокого городского берега на низкий хуторской и дачный, в Дарницу. Бесконечная человеческая масса двигалась под полукружьями арок моста, от стройной часовни на оставленном берегу. Говорили, что в тот день из Киева ушли то ли пятьдесят, то ли шестьдесят тысяч. Это был настоящий исход.

      А на другом берегу в Дарнице какой-то генерал кричал, обращаясь к военным:

      – Доблестные офицеры и солдаты русской армии! Сегодня, несомненно, сделана ошибка! Вы в ней не виноваты… Но от вашей доблести, от вашего мужества зависит ошибку исправить! Я приказываю вам взять Киев!

      Он сорвал со своей головы папаху, обнажив крепкую лысую голову.

      – Вперёд! С Богом! За Россию! Ура!

      Вскоре зазвучала песня, подхваченная сотнями голосов:

      Взвейтесь, соколы, орлами,

      Полно горе горевать!

      И войска, только что отступавшие, пошли обратно на правый берег.

      На железнодорожной станции Дарницы стояли теплушки. Некоторые высокопоставленные беженцы быстро обосновались там со своими собаками и кошками, чайниками и пледами. Из одного вагона даже понёсся звук мандолины, приятный баритон запел цыганский романс.

      На путях стояли промокшие женщины с детьми.

      – Христа ради, пустите к себе хотя бы наших малых!

      Баритон затих ненадолго, но дети так и остались под дождём.

      Весь пристанционный посёлок был забит беженцами: они сидели в дачных садах, у железнодорожных путей, под заборами, в поле. Простой люд сооружал шалаши в лесу.

      Раненные добровольцы тоже лежали прямо под открытым небом. Среди них мелькали серое платье и белая косынка сестры милосердия. То один, то другой раненый слабыми голосами подзывали девушку.

      Здесь пока ходили редкие поезда, и киевляне начали осаждать железнодорожные кассы, чтобы взять билет хоть куда-нибудь.

      – Мы обязательно уедем, – пообещала Анечка маме. Они прятались от дождя,