Птичка польку танцевала. Ольга Батлер

с ними, с вещами! Взяли бы их только, но дитятко мое не трогали! Зачем им младенец? – убивалась она.

      – Во что твой ребенок был завёрнут? – спросил её пожилой усатый мужчина, похожий на фабричного рабочего.

      – В одеяльце и платок.

      – Они хорошие были?

      – Да почти новые.

      – Ну вот. Из-за них и украли… А дитё им без надобности.

      Баба с надеждой взглянула на говорившего:

      – Мабуть, живым останется?

      Мужчина крякнул и, потрогав усы, с сомнением покачал головой.

      Молодая баба заплакала пуще прежнего.

      – Не убивайся ты так, – сказал ей мужчина. – Оно, может, хорошо, что Господь его приберёт. Времена нынче такие, лучше вовсе на свет не родиться.

      Издалека донёсся гудок паровоза, к станции приближался состав. Никто не знал, будет ли посадка, расписаний больше не существовало. Все, сразу забыв про несчастную бабу, приготовились с боем брать поезд. Паровоз сбавил скорость, но не затормозил. Это не остановило толпу. Люди стали на ходу цепляться, за что могли, пристраиваясь даже на тормозах и на сцепках между вагонами.

      Аня вскочила на подножку, протянула руку семенившей рядом матери.

      – Не могу… – пожаловалась та, задыхаясь, но всё-таки безвольно прыгнула. Она упала бы, если б не тонкая упрямая рука дочери.

      В вагоне толкались мешочники. Спекулянты нагло пристраивали свои большие мешки на ноги и головы пассажиров. Мама уселась на самом краешке лавки. Аня встала рядом.

      – Ой!

      Она передвинула мешок – на полу между сапог и ботинок виднелись две чумазые мальчишеские физиономии. Под лавкой прятались беспризорники, у одного в руке был ножик. Мальчишки улыбнулись, нахально блестя глазами. В этот раз им не удалось поживиться, но они не унывали, в поезде было полно ротозеев с мешками.

      Состав шёл так медленно, что можно было читать вёрсты на столбах. В просвете среди голов пассажиров ползли деревья, маковки далёких церквей, холмы. В вагоне пахло немытыми телами, кирзой, махоркой, чесноком, и ещё воняло от рябого солдата, который, устроившись на полу, перематывал свою портянку. Судя по остаткам узора, раньше она была частью обивки чьего-то дивана или кресла.

      Рядом заплакала девочка лет четырёх. У неё был жар. Солдат попытался развлечь ребёнка.

      – Погляди, вот домик. А вот труба, – сказал он, сложив ладони.

      Девочка недовольно посмотрела на его оттопыренный, с чёрным ногтем палец и снова захныкала.

      – Гражданочка, да она у тебя вся горит, – сочувственно сказал солдат её матери. – Пирамидону ей надо, в порошке или таблетку.

      – Испанка чи тиф, – вмешался чей-то голос. Обе эпидемии случились совсем недавно. – Цей пирамидон, де вона визьме.

      А мать девочки вдруг рассердилась на солдата.

      – Кака я тебе гражданочка? Я мужнина законная жена!

      Она достала из кармана обсосанный леденец с прилипшей трухой, облизала его и сунула дочери.

      Блеснул