Песня любви Хрустального Паука. Часть I. Книги Севера. Кирилл Баранов

не всегда. Каждая ары в свою очередь стоила шестьдесят две кынгы, и такое непонятное число позволяло чиновникам и купцам вдребезги обсчитывать нищих трудяг, большинство из которых с горем пополам умели считать до десяти. Впрочем, деньги в Ооюте были в ходу больше всего в городах, а деревенские и кочевники обменивались товарами и вместо золотых монет охотнее брали шкуры и наконечники для стрел. Но корыстолюбивые купцы и в этом случае всегда находили способ оставить честного человека ни с чем.

      – Двести ары?.. – повторил Джэйгэ, точно хотел отшвырнуть эти слова от себя, вернуть их отправителю.

      – Двести ары счетоводу в соседней конторе. Всё с этим, – отрезал чиновник и махнул рукой, давая понять, что разговор окончен.

      – Откуда у меня столько, тойон?! Я столько ары в жизни не видел!.. – голос Джэйгэ дрожал, становился то громче, то тише.

      – И не увидишь, – с усмешкой заявил чиновник.

      – Жалкие почтовые каарзымы стоят не больше двух монет…

      – Ситимэх, нокоо! – взбесился коротышка. – Двести ары и уходи дорогой в преисподнюю, парень! Нет любви к моим словам? Думаешь слова мои я не говорю? Большим тойоном ты себя ощутил, парень! На Баакын Хаасана в Верхнем Мире снизу свысока смотришь, нокоо! На князьца Туулурдана орлом глядишь, а человек ты – заяц! Сейчас придет в эту комнату счетовод, пускай скажет цену почтовому каарзыму! Не чувствуешь моих слов? Думаешь, что я сказал – я не говорил? Пускай придет счетовод! Но не жди от него любви к твоему пути, парень! Счетовод любит цифры, и его цифры не похожи на мои цифры. Целовать тебя счетовод не станет, в нем нет моей доброты, в нем мертвое всё. Цифры мертвые в нем. И ему ты дашь не двести ары, ему ты дашь тысячу ары! Я прощал тебя, парень. А цифры тебя не простят. И за каарзымов, и за опоздание, и за слова твои липкие – ни за что тебя не простят… Нет в вас, люди Среднего Мира, благодарности! Нет жалости к страданиям. Сколько сделал я ради вас, сколько вынес, скольким пожертвовал, – он с тоской посмотрел на полупустой стакан с темным чужестранным вином, стоявший на краю стола. – Жизнь моя в этом окне задувает… Нет больше радости. Неблагодарные люди. За жертву жизни моей одни упреки. Сколько страданий за горстку монет!

      Он махнул рукой от досады и повернулся к стоявшему у окна.

      – Скажите, почтенный Ахэ Баай, – сказал чиновник, – до ушей моих доходит шум войны на севере. Великим Тойонам, слышу я, не хватает солдат. Великие Тойоны, слышу я, жаждут новых рабов.

      Рыхлый старик задумался, поскреб зубами трубку и сказал после паузы:

      – Ханаатын идет жечь Кымсыкуль, Тылкуг Ханадай молчит и смотрит, а Ют Ангы собирает по своим деревням войска. Солдаты дохнут как весенний снег, и Великие Тойоны ищут новых, чтобы они умирали дальше. В конце зимы Кымсыкуль и Ханаатан дали новую печать счетоводов торговым караванам, и тех, кто не успел ее заменить, забирают в рабство. Охрана каравана умеет драться, а на купцах новички учатся стрелять в глаз.

      Стоявший у окна замолчал и повертел в руках трубку, а после этого многозначительно