Призраки Калки. Алексей Павлович Пройдаков

забывай.

      – А ты куда с утра пораньше? – серьёзно спросил Баженка.

      Трофим от души засмеялся.

      – Много будешь знать, скоро состаришься.

      – Ещё не скоро, это ты уже старый.

      – Я старый? Вот те раз! Ин ладно, для тебя, оно понятно, я старый.

      – Ты дружинник? Одёжа-то какая красивая!

      – Дружинник? Вот пострел, угадал! Нет, брат, бери повыше.

      Он вышел на крыльцо, надел шапку и увидел, что от соседской избы идёт Антонина, неся на вытянутых руках дымящуюся миску. Была она в строгом платке, сарафане. Высокая, стройная, красивая.

      Трофим засмотрелся, и сердце сладко заныло.

      – Трофим, я с утра варила гороховую похлёбку, уж отведай, – сказала соседка, ласково улыбаясь. – Правда, у вас почему-то и суп, и похлёбку называют «ухой». Ну вот, пусть это будет уха гороховая… Сам-то себе вряд ли что станешь варить.

      – Да, с варевом у меня худо. Могу кусок мяса на костре поджарить, вот и всё, – ответил Трофим, чувствуя, как в животе заурчало.

      – Вот и поешь, пока горячее.

      – Никак не могу, Антонина, поспешать в детинец надо. За заботу спаси тебя Бог! Вот вечером я бы с удовольствием похлёбки отведал.

      – Вечером будет и что-нибудь повкуснее, – отвечала она заботливо.

      Трофим благодарно склонил голову и быстрым шагом пошёл вдоль Серебрянки по направлению к Серебряным воротам Рязанского кремля.

      Голова покруживалась от запаха, который исходил от Антонины, её улыбка, её забота о нём… О нём давно никто не заботился, и еды вареной он давненько не отведывал.

      «Какова! – восхищённо думал о соседке. – Как идёт, как смотрит!»

      Уже одно то, что рядом с ним живёт ладная женщина, вдова, которая с такой душевностью отнеслась к нему, основательно подогревало его и приподнимало настроение.

      Было раннее утро.

      Духота, томившая ночью, отошла, сменившись утренней речной прохладой.

      Тишина и покой.

      Плеск рыбы на реке.

      Коровьи рожки.

      Шёл Трофим через берёзовый околок, шёл – и сердце радовалось: дома.

      Он знал, что Евпатий с утра вызван пред княжеские очи и непременно проедет через Серебряные ворота, хотя, может статься, и через Подольские. Но тут уж как повезёт.

      Завидев впереди полтора десятка всадников, ускорил шаг, спеша к воротам.

      «Не ошибся, через Серебряные ворота поехал друже», – радостно думал Трофим.

      Евпатий и Лев Гаврилович ехали впереди. Следом за ними, оба на вороных жеребцах с богатой сбруей – Вадим Данилович Кофа и очень похожий на него, но более пожилой боярин, в собольей шапке и тёмно-синем кафтане, расшитом золотыми нитями, рязанский воевода Данила Данилович Кофа – родной брат.

      Трофим успел вовремя, стал сбоку, снял шапку и низко поклонился.

      – Батюшка! – вскричал Евпатий. – Это же Трофим! Как и есть Трофим! А я слышал, сгинул ты в половецком плену…

      Соскочил с коня и подбежал.

      – Друже! Трофиме! Неужли и вправду вживе?

      – Евпатий, я слышал, что и ты оказался вживе, – отвечал Трофим, – и говорят, самым чудесным