.

Он вернулся в коттедж.

      Опорожнив мочевой пузырь примерно наполовину, он вдруг понял.

      Вызвав в памяти Минервин фиолетовый эталон романа-фэнтези, он приложил его, как прозрачную пленку с шаблоном, к своему нечаянному видению.

      Они совпадали. До последней точки. Точки, в которой сон, назовем его так, попросту прерывался – незавершенным. Но до того в этом сне было все: принц в изгнании, квест, амулет, седобородые старцы; вся допотопная пурга, переполнявшая жуткие тома в кабинете этажом ниже. Только вот повесть Покета Доброчеста обладала налетом, ну, скажем, подлинности. Это слово казалось одновременно и нелепым, и абсолютно адекватным ситуации.

      Филип застегнул ширинку, спустил воду и застыл, слушая, как неохотно наполняется бачок. А потом, не очень-то желая этого, напротив даже – остро чувствуя зловещее отсутствие собственной воли – отправился к себе в кабинет, неприглядную тесную комнатенку, которую мистер Плутер именовал Гостевой спальней.

      Он сел в ортопедическое офисное кресло. Величина – и, коли уж на то пошло, величие – задуманного и предстоящего парализовали его. Однако в конце концов он включил настольную лампу и компьютер. Навел непослушный курсор на иконку «Ворда». И, дождавшись появления пугающей белой страницы, на миг заколебался, а потом напечатал жирным курсивом:

      ТЕМНАЯ ЭНТРОПИЯ

      ФИЛИП МЁРДСТОУН

      Он писал без перерывов девять часов кряду, а потом заснул, где сидел. Проснувшись, он отправился вниз и выпил стакан воды. Выкурил сигаретку. Голода он не испытывал ни малейшего, но это почему-то не удивляло. Вернувшись к компьютеру, он нажал на пробел, чтобы оживить экран. (В его первом компьютере имелся анимированный скринсейвер: многоцветные замысловато движущиеся трубы, этакая психоделическая сантехника. Филип на эти трубы подолгу смотрел. Неожиданно на свой лад очень умиротворяло. Филипу теперь этого не хватало. Куда оно делось?)

      Когда на экране возник текст, Филип снова взялся за дело и писал без передышки еще шесть с половиной часов.

      Это был плюс-минус процесс банального перевода. Рукопись Покета Доброчеста ползла наверх со дна экрана, а летающие по клавиатуре пальцы Филипа строка за строкой перекладывали ее на английский. Всю жизнь он настукивал тексты двумя пальцами и теперь изумился, обнаружив, что способен бегло печатать всеми десятью. Если наползающие слова Покета были ему не до конца понятны, он просто мысленно щелкал мышкой и описывал вереницу разворачивающихся перед ним образов. Он не останавливался и не цокал досадливо языком, когда на экране появлялись клише. Не спотыкался на чужеземных именах или бессмысленных апострофах. Ему казалось, что когда пальцы его слабели, текст мчался вперед, увлекая их за собой. И никаких придирчивых правок, составлявших львиную долю его обычного писательского процесса. Не то чтобы сам он осознавал это – или что-либо другое. Он вообще не помнил, кто он такой.

      Стоя на высоком утесе, нависавшем над Кислой равниной, и глядя, как кроваво-алый рассвет озаряет полчища огнельтов, Кадрель