Записки времён последней тирании. Роман. Екатерина Блынская

клянусь Юпитером, ничего такого родители мне не желали бы.

      Но я буду вспоминать свою жизнь так, как рассматривают линии на руке. Мне ничего не осталось, кроме воспоминаний.

      Я была первой, кого любил Нерон. Я последняя положила ему обол. Он был, есть и будет моим.

      В то утро, лишённое красок, в Сатурналии, холод сковал Рим. Не люблю это время года, когда мёрзнут ноги на полу. Мне не позволялось возлежать при хозяевах и я стояла позади, как рабыня, хотя и не являлась ею. Хозяин, когда- то освободивший моего отца, всегда мог сказать, что берёт меня назад, на попечение своё и, хоть он этого не говорил, все замечали особую его заботу обо мне. Все понимали, что я дороже ему, нежели любая другая рабыня.

      От природы у меня были красивые светлые волосы, которые легко вились, а от влаги становились, как шкурка молодого барашка, только что бросившего материнское вымя.

      В тонких руках, в гибком стане, круглых бёдрах, маленьком носе, в пышных губах и вечном румянце, который так некстати порою окрашивает щёки блондинок, не было изъяна. Я украшала любой пир.

      Зеркало говорило мне красноречиво о моей необыкновенной прелести. Это было так…

      В свои годы Луций так – же выглядел взрослым. Не велик и не мал ростом, плечи развиты постоянными упражнениями на палестре и с другими юношами. Голос его рано сломался. Вдобавок, он с детства любил скачки и возглавлял партию зелёных, несмотря на возраст. Голова его была украшена красивыми каштановыми волосами, чуть волнистыми, а на солнце они краснели и делались почти медными. Глаза сверкали сталью и его привычка сжимать губы добавляла ему глубокомыслия. Он показался мне не юношей, но молодым мужем, впрочем, скоро доказав, что ничто не сможет переубедить меня в этом.

      Меня убирали для пира в то утро довольно долго, потому что вечер я должна была провести с Луцием наедине, в его покоях. Когда мои волосы с непослушными своими витиеватостями спрятались под париком и на лицо, и без того гладкое, служанки нанесли притирания, в дверях показалась Агриппина.

      Её я видела всего второй раз в жизни. Когда меня брали жить во дворец, она осматривала меня вместе с врачом и после мы немного побеседовали с Сенекой и о том, грамотна ли я. Конечно, я обязана была быть грамотна. Как же иначе… Ведь моим собеседником будет никто иной, как сам будущий принцепс… Кто тогда знал об этом…

      Сегодня Агриппина, в красной столе, забранной на груди в мельчайшую складку и с массивным золотым ожерельем, усыпанным бериллами и изумрудами, показалась мне встревоженной.

      – Актэ? – сказала она, подойдя к туалетному столику и постучала пальцами о столешницу.

      – Да, госпожа… – вскинулась я, но она усадила меня назад движением руки.

      – Если мой сын останется тобой сегодня недоволен, я тебя отравлю.

      И с этими словами она ушла, резко повернувшись. Только её тонкая фигура, облачённая в шелка и виссон оказалась за дверью, рабыни – служанки заторопились