Как я стал Богом. Путь к себе. Анатолий Агарков

туда же палец и отгрыз с него мякоть, белой костяшкой поманил к себе обалдевших от страха блюстителей порядка.

      – Мамочки, – пролепетал один, а другой упал на колени так стремительно и профессионально, будто век этому учился, и заверещал что-то бестолково, непонятно, налицо являя все признаки сошедшего с ума человека.

      Ни слова не сказав, Суданский обшарил карманы двух остолбеневших милиционеров, изъял бумажники, часы, дубинки и фонарик. Оружия не нашлось.

      Третий участник нападения, оставив Виктора Георгиевича, кинулся в машину, и через минуту рёв её двигателя затих в отдалении. В последнем блике погасшего луча фонарика лицо Суданского отразило чувство полнейшего удовлетворения.

      – Эй, кто там живой остался? – крикнул в темноту.

      Подошёл Виктор Георгиевич, лаская шишку на голове:

      – Не ори, их ветер не догонит. Как тебе удалось, супермен?

      – Просто, – пожал плечами Суданский и кивнул на парализованных страхом ментов. – Что за клоуны?

      Один по-прежнему стоял на коленях и плакал. Второго нервный тик застолбил стоячим, лишив сил шевелиться даже.

      – Не видишь – менты поганые, – сказал Виктор Георгиевич. – Слушай, дай-ка я с ними счёты сведу.

      Он зашёл за спину служителям порядка и так саданул пинком стоящего, что тот побежал с ускорением вперёд, чуть не упал, но не упал, а рванул бежать прочь во все лопатки. Тому, что был на четвереньках, повезло меньше – Виктор Георгиевич три раза успел вонзить ботинок в его задницу, прежде, чем несчастный принял вертикальное положение и кинулся догонять товарища.

      – А-та-та! У-тю-тю! Ату их, ату! – веселился Виктор Георгиевич. – Держи поганых!

      – Даровитый ты мужик, трупак, – сказал он, успокоившись. – Я, пожалуй, пойду, а ты появляйся, приходи – мы примем тебя в нашу компанию. Мы тут почти каждый вечер кайфуем.

      – И не стыдно у здания правосудия?

      – Какое правосудие? Где оно? Кто, где и когда по правде судил? Ты сам видел, что менты творят, а сунься с жалобой – срок отхватишь. Может, и была правда, но не в наше время и не в нашей стране. Бывай.

      Виктор Георгиевич ушёл, а Суданский долго стоял недвижимым, переваривая последнюю новость, с невесть откуда взявшейся сердечной болью. Наконец, решившись, одолел невысокую оградку палисадника и долго остервенело крушил стёкла зарешёченных окон милицейской дубинкой.

      …. – Спят сукины дети – сторожа, – сказала Лидия Петровна.

      – Где спят? – не понял Стародубцев.

      – На диване в учительской.

      Они остановились на дороге, по обеим сторонам которой чернели окна школ – начальной и средней.

      – Сейчас с великим удовольствием растянулся бы на диване, – сказал Стародубцев. – Дома всегда спал на диване. Хорошо! Куда вы, Лидия Петровна?

      – Я им посплю! Я им подрыхну! – сердито откликнулась из школьного двора бывший заврайоно.

      – Что за женщина! – толи восхищённо, толи возмущённо вздёрнул плечами Стародубцев.

      Владимир Иванович Ручнёв сумрачно молчал. Путь от кладбища дался ему нелегко. Дорогой один глаз