Жених по объявлению. Виталий Кирпиченко

закричал, что надо домой. Сорвались, побежали.

      – Ну как? Понравилось в школе? – спросил дед Иван, внимательно разглядывая меня. Разглядев, спросил: – А где твой портфель?

      «Какой портфель? Мой портфель? Да он же там, на воротах!»

      Портфель мой мирно дремал у камня посреди улицы. Не было бы камня, кто-нибудь уже проехался бы по нему. Ротозеев у нас в деревне как нигде!

      Еле-еле дотянул до каникул. Неотступная мысль сбежать в Африку все больше обрастала фактами неизбежности этого побега. Там тепло, слоны, буйволы, крокодилы, а солнца сколько! И свобода со всех сторон. Живи в хижине, живи просто под теплым небом. О пище думать не надо: все растет на земле и деревьях. Дома же постоянные команды сделать то, сделать это. И самое страшное – глаза отца при просмотре дневника.

      – Н-ну?

      Я готов превратиться в маленького мышонка, чтобы шмыгнуть под стол, а там в дырку между стеной и печью.

      – Не научившись подчиняться, не берись приказывать! Это тебя не касается?

      Куда деться от этого взгляда?!

      – Ка-ксается, – тут же соглашаюсь я, не постаравшись даже разобраться в смысле услышанного. Понял, что надо всегда и всем подчиняться, не перечить. Я это и раньше знал. А при чем тут приказывать? Разве я кому-то приказывал? Не приказывал. Сами все смеялись, когда я показывал им вывернутую шапку из-под парты. Они смеялись, а мне замечание записала в дневник Суповна.

      – Выпрут из школы – пойдешь колхозным коровам хвосты крутить! Пастухом! – рисует мой тернистый путь отец, и этот путь, если судить по его выкрику, совсем не тот, что мне нужен. А я, представив себя в дождевике, верхом на лошади, с длинным кнутом и папироской в зубах, был даже рад такому выбору колхоза. Тут же никакой зубрежки. Никаких ноликов и палочек с крючочками! Никаких замечаний и угроз. Сиди верхом, пощелкивай бичом, покрикивай крепкими словцами на коров и гляди в огромное небо, сколько в тебя влезет. Я уже хотел сказать отцу, что я согласен быть пастухом, да перебила мама.

      – Ну что уже такого он сделал, что его так ругать надо? – Вступилась она за меня. Мне хотелось остановить ее, потому что знал, что отец перекинет «огонь» на нее. Но как это сделать? – Дети же, не чурки!

      – Хоть бы раз помолчала, – хлопнул ладонью по дневнику отец, – если не знаешь, что говорить! Ну, давай, помогай ему быть бестолочью! Потом – Бодайбо, Колыма! Нары!

      – Что уже ты мелешь! – взорвалась мама. – Показал ребенок кому-то кукиш, и его за это в Бодайбо! Учится хорошо, жить будет не хуже других!

      – Хуже уже некуда, – резюмирует отец, отшвыривает на угол стола мой дневник и, хлопнув дверью, выскакивает из избы.

      – А ты тоже хорош! – сердито смотрит на меня мама. – Не можешь без своих дурацких шуточек! Учиться надо, чтобы не быть дураком, а у тебя все хиханьки да хаханьки! Женить скоро, а ты все как маленький!

      «Женить собираются, а я ничего не знаю. На ком? Если на этой пучеглазой – я убегу в Африку! Если на Павловой – я согласен. Когда станем мужем и женой, мне можно будет курить и