Жених по объявлению. Виталий Кирпиченко

легких перенес нетяжело, но долго пришлось потом ходить закутанным. На улицу не пускали. А так хотелось показать свой грузовик всем, чтобы знали, какая у меня красивая и важная машина.

      Подравшись несколько раз, мне удалось добиться от окружения если не уважения, то боязни быть битым за оскорбление. Мне перестали говорить, ядовито прищурясь, при игре в чижика: «Ну, ты! Рыжий! Твоя очередь!» От этого я не стал другим, голова моя, обрастая волосами, светилась золотом даже больше, чем раньше, но рыжим меня уже не дразнили.

      В школу я пошел совсем не потому, что мне туда хотелось, а потому, что так родителям приспичило.

      – Раньше закончит, год будет в запасе, – говорил, не скрывая правоты своего решения, отец. – Не поступит в институт в первый год, до армии останется еще одна попытка. Да и что дураку шлындать попусту по улицам целый год?! Я уже в его возрасте в колхозе наравне с мужиками вкалывал.

      Не зря мне не хотелось в эту дурацкую школу! Столько незнакомых, все разные, все какие-то молчаливые, напуганные. Это я о первоклашках. Учительница Зусия Юсуповна – язык сломаешь – долго не могла рассадить по местам: тот косой, тот кривой, эта глухая, у этой очки, как бинокль, а мест впереди – с гулькин нос. Не знаю почему, но меня всунули в самую середину, а мне хотелось к окну. Там можно хоть изредка поглядывать на улицу. Но я смирился и с этим. Сулия Суповна привела ко мне пучеглазую, курносую, с идиотскими бантами, как у слона уши, девочку. Девочка, глянув на меня, потупилась и отказалась сесть рядом. Она, надувшись, глядела на носки своих туфелек и что-то бормотала.

      – Почему ты не хочешь садиться за эту парту? – наклонилась к девочке Суповна.

      – Он рыжий, – услышал я, и меня как кипятком обварили.

      «Ну, гадина! Я тебе это припомню! – взбеленился я. – Ты у меня еще попросишь прощения! Патлы твои куцые совсем повыдергиваю, жаба болотная! Глаза как у рака, а туда же!»

      Ее посадили с мальчишкой, так тщательно причесанным, что, казалось, волосы приклеены к бледному черепу. Звали его громким непривычным именем Эрнест-Хемингуэй.

      Зусия Юсуповна долго не могла понять, где имя, а где фамилия у этого чудо-мальчика с приклеенными волосами, похожими на тряпочку на макушке.

      – Имя твое Эрнест? – смотрела выжидательно она на Эрнеста.

      – И Хемингуэй, – отвечал тот.

      – Но… Хемингуэй – это фамилия. Эрнест Хемингуэй. Был такой писатель. Американский.

      – Фамилия моя Пересятько.

      – А отчество? Папу как звали? Хемингуэй? Валентин? Может, маму так звали? Мама – Биссектриса?

      – Руставельевна.

      Сбитая совсем с толку, Зусия Юсуповна посадила лупоглазую девочку с причесанным Эрнестом-Хемингуэем, мама которого Биссектриса Руставельевна, подошла к окну и долго, не моргая, смотрела вдаль.

      «Что этой гадюке сделать? – вспоминал я все мне известные козни. – Воды в портфель налить? Гвоздь вбить в скамейку? Сумкой в суматохе садануть по башке? Подножку на лестнице, чтобы кубарем вниз? – Все наказания были такими мелочными и слабенькими, что я себя уважать за скудость ума перестал. – Вот бы ворону ей в портфель! – Вырисовывалась картина