Возвращение Орла. Том 2. Владимир Алексеевич Фадеев

– и от книги проку ноль, а то и хуже. Вот что нынче плохо: книги читать учат, а самих себя – нет.

      – И в воду смотреть не учат, – поддел Семён.

      – И в воду…

      – Давно хотел спросить: когда в воду свою смотришь, ты там реально что-то видишь или просто просветление в мозгу наступает?

      – Реально… наступает просветление.

      – Как, как?

      – Как… поклёвка.

      – Всё у тебя, как поклёвка.

      – Говорю же: тысячу раз хочу сам этот момент зафиксировать: не клевало, не клевало, и вдруг клюнуло, а как – уже не думаешь, не до этого, клюёт же!

      – А я ведь видел в Бору белого коня… Слушай, а что за день такой длинный – в 260 суток?

      – Это вместе с зорями. Полярный – ну, когда наши предки жили за полярным кругом, в межледниковье. Он, конечно, не назывался «полярный», он назывался день Бога или Божий день. Мы же говорим «божий день», так это в языке ещё с тех времён.

      – Ого!.. Точно, видел я белого коня на Бору… А что ж мы выпить с собой так мало взяли?

      – Обижаешь… – Аркадий показал оттопыренный плоской фляжкой карман.

      – Вот это хорошая книжка. Любишь ты читать…

      – Я? – Аркадий посмотрел на Семёна с презрением. – Я читаю только Сабанеева и сказки: «Махабхарату» и наши народные.

      – Правильно! Вся остальная эта литература – херня.

      – О! Кого я слушаю?

      – Слушай, слушай! И особенно великая русская.

      Аркадий смотрел удивлённо: Семён против писателей? Ладно бы против советских, их сейчас только ленивый с грязью не мешает, но против великих русских?

      – Что смотришь? Если бы с Гитлером воевали чеховские нытики, то ты бы сейчас при самом благоприятном раскладе…

      – Помню, помню – в гаштете толчки чистил.

      – У тебя у самого-то нет чувства, что в войне воевал какой-то другой народ? Что тут два разных народа: один в великой литературе – неизвестно от чего спасающиеся идиоты плюшкины в футляре и на диване, и совершенно другой – в великой войне… и сам понимаешь, какой из них настоящий. Эти великие писали про себя, с понтом переодевались в зипун, вставали перед зеркалом и давай по себе, несчастному, сопле-слёзы лить… Поэтому и живём в королевстве кривых зеркал, где всё наоборот. Почему в школе ни один разотличник не любит литературу, а особенно русскую литературу, великую русскую? Да потому, что детей не обманешь. – И заговорил дальше, как бы проверяя себя, словами из сна: – Вся наша «великая» не о нашем народе, как будто не о нас. Один славный параноик сочинил свою драную «шинель», другой авторитетный припадочный… – осёкся, покосился на Аркадия, но тот не повёл бровью, – сказал, что мы все из неё вышли. Всё: клетка-книжка захлопнулась! Акакий там хозяин, Муромцу места нет, пошла работа на понижение – маленькие, жалкие, пьяные самодурчики… Разве мы такие?

      Они остановились, посмотрели друг на друга и какое-то время шли молча…

      – Это мы стали такими, это она – в том числе и она! – нас такими сделала! – с новой горячностью начал Семён. – Если сто лет талдычить человеку, что он ничтожество и раб, пожалуй, он таким и сделается.

      – Тысячу.

      – Что