Три осени Пушкина. 1830. 1833. 1834. Игорь Смольников

ты для своего поэта

      Могильным сумраком одета,

      А для тебя твой друг угас.

      Другая, тоже когда-то желанная, овеянная романтикой моря и приморского города, тоже звала проститься. Она покинула Одессу за месяц до его отъезда оттуда… Никто из её поклонников не мог тогда предположить, что дни её сочтены. Она была юной, обольстительной, иностранкой в шумном, разноязычном городе. Она уезжала в родную Италию, звала, лукавя, за собой…

      Для берегов отчизны дальней

      Ты покидала край чужой;

      В час незабвенный, в час печальный

      Я долго плакал пред тобой.

      Мои хладеющие руки

      Тебя старались удержать;

      Томленья страшного разлуки

      Мой стон молил не прерывать.

      Что ожидает два любящих сердца? Что они могут знать о своём будущем?

      Из глубокой степной глуши вырывался призывный шёпот:

      Твоя краса, твои страданья

      Исчезли в урне гробовой —

      А с ними поцелуй свиданья…

      Но жду его; он за тобой…

      И ещё в одном стихотворении, как наваждение, возникал образ этой губительной стихии. Стихотворение названо «Заклинание», но не названо имя той, которая ушла из жизни, – лишь поэтический знак, дуновение – Лейла. Но знак вмещает многое – что потерял поэт, что утрачено в жизни и становится достоянием могилы. Поэзия же способна на миг раздвинуть её роковые объятия:

      О, если правда, что в ночи,

      Когда покоятся живые,

      И с неба лунные лучи

      Скользят на камни гробовые,

      О, если правда, что тогда

      Пустеют тихие могилы, —

      Я тень зову, я жду Лейлы:

      Ко мне, мой друг, сюда, сюда!

      Это было настойчиво, как удары тяжёлых волн. Они были холодными и хранили в себе умершую страсть.

      Он трижды возвращался к образам разлуки, прощания, смерти, потому что в жизни подхватывала его новая волна.

      Пора: перо покоя просит;

      Я девять песен написал;

      На берег радостный выносит

      Мою ладью девятый вал…

      Этой строфой он пожертвовал в романе, который подходил к неизбежному концу. Но она точно обозначала высоту, достигнутую в повествовании об Онегине и Татьяне. Девятый вал – девятая глава станет последней в романе, начатом семь лет назад, на юге, при них, с кем он прощался навсегда. Главе этой будет суждено закончиться здесь, в глуши забытого селенья, в неотвязных думах и тоске по той, что стала самой сильной его любовью.

      «Не лишайте меня этой любви и верьте, что в ней всё моё счастье».

      Это из второго болдинского письма к невесте. В сентябре его любовь шагнула в поэтические строфы романа. Это было логическим продолжением, следствием всё большей близости автора и его героев.

      Близость с Онегиным имеет особый смысл. Если в первой главе автор признавался:

      Томила жизнь обоих нас;

      В обоих сердца жар угас… —

      то в последней