Три поцелуя. Питер, Париж, Венеция. Ринат Валиуллин

и надеждой, караулил тебя. Ты выплыла синим платьем из-за угла. Ты летела на крыльях лета, а мне было в тот момент холодно, я не мог думать о чем-то другом, как о тепле. Я имею в виду зиму во внутреннем мире. Когда веет холодом одиночества со всех щелей, засыпая снегом воспоминаний. Озябшая душа пытается отогреться чаем, но не помогает даже коньяк. А тело утрачивает ту чувствительность, которой оно некогда обладало, и все по причине отсутствия рядом другого. Особенно дома… Одиночество начинается с порога. С того самого момента, когда ясно начинаешь осознавать, что тебя больше никто не видит и нет смысла выделываться, можно быть самим собой, бродить по дому с засаленной головой, есть прямо из кастрюльки, крошить печенье, висеть на телефоне и путаться в сетях. Будучи затянутым в чью-то чужую жизнь, я незаметно отказывался от своей.

      – Потом мы обнялись, и все. Вместо занятий в универе ты предложил мне чай у тебя дома. Это твое: «Может, чаю?» Хоть я и была юной, все-таки знала, что значит чай с красивым одиноким мужчиной на его территории.

      – Что тебе чай, ты знала, что через пару дней я предложу шампанское.

      – Ну, это случилось не через пару дней, через месяц.

      – Ты ждала чего-нибудь покрепче?

      – Ну да, отношений, например. Ты тогда был первым, кого я действительно захотела.

      – А кто был вторым?

      – А вторым… – Фортуна сделала мхатовскую паузу и посмотрела на меня: – Был ты сейчас.

      – Почему я?

      – Отрицательные герои притягивают, – прятала свое лицо от возобновившегося снегопада Фортуна.

      – А я отрицательный?

      – На тот момент – да. Положительный приходил каждый день с подснежниками. Потом наступил период ландышей. Было смешно наблюдать через окно, как сверкали его пятки, после того как он оставлял цветы на пороге дома. Оплачиваем.

      – Не всегда любят тех, кто приносит цветы.

      – Да, но от тех, кого любят, букеты особенно желанны.

      – Я понимаю, на что ты намекаешь.

      – Я не намекаю, я желаю.

      – У тебя есть время?

      – Нет, забыл, – посмотрел Оскар на руку, где обычно носил часы.

      – Хорошо, может, тогда зайдем в Русский музей? Давно там не была.

      – Боюсь, на выходе меня опять задержат.

      – Почему? – удивилась Фортуна.

      – Скажут, что я пытался вынести шедевр.

      – Это вместо цветов? – улыбнулась она, не ожидав такого комплимента.

      – Цветы тоже будут, не волнуйся.

      Мы шли по городу, любуясь свадебным тортом зимы, задирая головы на взбитые сливки крыш, сквозь снег, который продолжал эмигрировать свыше, спускаясь на торжество, кинуть льда в наши души и выпить, сквозь человечество, которое надело пальто, сквозь хрупкий, озябший хрустальный мир. Мы шли молча, будто боялись задеть его нечаянным словом и разбить игрушку нашего воображения, разбить чью-то надежду на весну. Через несколько минут уткнулись в Русский музей, ворвались в хаотичное пространство туристов и экскурсоводов.