Немиров дол. Тень. Оксана Дунаева

темечком в каблук сапога и тоже остановился. Опять услышал, как тихо шаркнуло, вверху обозначилась серая прямоугольная прогалина, дающая слабый свет.

      Бесшумно, словно опытные тати, вылезли и уселись на полу галереи, откуда недавно исступлённо вещал толпе верховный ведун, где стоял грозный великий князь яров.

      На западе черта окоёма ещё теплилась ало-золотым светом. Между оплетённых деревянными стеблями балясин виднелся многокрышный засыпающий город. Тусклыми жёлтыми звёздочками горели крошечные оконца опочивален.

      – Искал тебя и услышал твой разговор с матерью, – сказал Ратмир так буднично, будто Дарьян сам его пригласил послушать. Спиной и затылком княжич привалился к ровным, хорошо подогнанным доскам, локти по привычке легли на колени, правая ладонь обручем сомкнулась на левом запястье. Смотрел в противоположную от Дарьяна сторону, на огарок дня. – Почему не хочешь быть плугарём?

      – Я этого не говорил, – ответил удивлённо, в голове закрутилась беседа с мамой.

      – Разве? – Ратмир остался невозмутим.

      Дарьян помолчал.

      – Просто не хочу кормить зерно своим потом, чтобы потом в один миг глупо всё потерять. Да ещё должником остаться.

      Ратмир вяло кивнул затухающему закату.

      Растущая луна наливалась сиянием, а город внизу сливался в единую тёмную массу с редкими жёлтыми искорками, которых становилось всё меньше. Под сенью крыльев могучего покровителя, высоко, в темноте, Дарьян почувствовал себя спрятанным, бестелесным.

      – У меня на днях сон был, – тихо начал он. – Будто мы с отчимом идём по вспаханному полю. Пахали тяжело, выжались до донышка. Солнце палило нещадно, из нас вытопилось столько пота, что и до сих пор земля от него ещё влажная. У меня в теле больно тянет каждую жилу, будто твои парни всем скопом меня отпинали. На поле нет ни одного ростка, хотя всходам уже пора быть по щиколотку. С горя отчим мечется как безумный. А я чувствую, ноги тонут, земля нас засасывает. Она скудна, ей мало нашего пота, хочет сожрать нас целиком и хоть сколько-нибудь насытиться. Такова её природа: переваривать всё, что подвернётся. Ору во всё горло, пытаюсь выдрать ноги, убежать, но лишь тону ещё быстрее. А отчим ликует, сам опускается на колени, погружает в землю руки, с дикой радостью отдаёт ей себя.

      Нас противно, медленно утянуло в ненасытное земляное нутро. Теперь я земля. Перед глазами небо. Как в лесу, если задрать голову, только вместо деревьев – колосья. Ощущаю, как во мне двигаются, растут, едят меня тысячи корешков. Но боли нет. Отчим рядом, счастлив точно младенец. Мы накормили землю, вызрел добрый, жирный колос.

      Мать и сёстры пришли жать. Ревут в голос, что потеряли своих мужчин, но рады небывалому урожаю. Я тоже рад. Теперь они не пропадут, хорошо выручат с продажи, зиму переживут в сытости и тепле. Денег хватит не на один год. Вдруг чувствую, издалека докатывается дрожь и понимаю: мчатся табуны. Потом слышу яростные крики. Конницы всех князей долины несутся сюда, будет страшная сеча. Мать и сёстры ещё не знают, спокойно жнут. Кричу им: бегите, спасайтесь! Но у меня нет голоса. Ничего