Прокаженные. История лепрозория. Георгий Иванович Шилин

твое мне что-то знакомо, – сказал он.

      – Ну как же, ежели глаза мои не обманывают, ты у меня тогда целое лето работал кучером. Работал?

      Человек пристально всмотрелся в Басова.

      – Верно, работал, – сказал он не то радостно, не то смущенно, – значит, старый хозяин… Как, бишь, звали-то тебя – совсем забыл… Вот где опять встретились.

      Он сделал было движение подать Басову руку, но тот вдруг придвинулся к нему почти вплотную и громко, торжественно спросил:

      – У тебя она и тогда была?

      В его тоне дрожала угроза, и человек почувствовал значение этого тона.

      Он попятился назад, потом опустился на скамью и молча начал одеваться. Басов продолжал всматриваться в него. Он ждал ответа. Наконец человек вскинул на него глаза:

      – Да ты, голубчик, в своем ли уме? И чего тебе вздумалось допытываться от меня всего этого?

      – Ты скажи мне: была она у тебя в то время или не была? – повторил свой вопрос Басов.

      Тогда человек отодвинулся от него.

      – И чего ты ко мне липнешь?! – крикнул он нетерпеливо, загораживаясь штанами. – Чего ты привязался ко мне? Да мне, брат, все равно – была она у меня в то время или не была… Мне, брат, нечего с тобой разговаривать.

      Этот ответ словно ударил Басова по лицу. Он схватил человека за шиворот рубахи и тряхнул:

      – Нет, ты мне скажи, ты не увертывайся, – загудел он, – я спрашиваю тебя еще раз: был ли ты болен тогда или нет?

      Находившиеся в бане окружили Басова. Кто-то сказал:

      – Чего ты добиваешься от него? Он седьмой год живет здесь – Коваленко-то, а ежели так, то значит – и тогда был болен, ясно. Сколько лет ты в лепрозории, Коваленко?

      – Скоро семь.

      Басов отошел от него.

      – Мне это и надо знать, – сказал он угрюмо и, тяжело усевшись на скамью, принялся копаться в белье. Он волновался. Кургузкин замечал, как надевал он грязную рубаху, потом снимал ее и надевал чистую. Кургузкин видел, как тряслись его губы, и ему захотелось вмешаться:

      – Нельзя вам так беспокоиться, Сидор Захарыч, оставьте его.

      Но Басов не слушал его разговоров.

      – Значит, это ты облагодетельствовал меня? – снова зловеще спросил он.

      – Теперь я вспомнил, как ты возил мне из города продукты, резал барана, харчился на моей кухне.

      – Откуда ты знаешь, – возразил Коваленко, – что это – я тебя? А может ты меня?

      – А может быть, – не ты его и не он тебя, а судьба, – послышался чей-то спокойный голос.

      – Не я его и не судьба, а он меня, – сурово возразил Басов.

      – Э… э… да что там говорить, – продолжал тот же голос, – ты – его, он – тебя, разве кто виноват во всем этом?

      – Виноват, – оборвал Басов, – виноват потому, что подл был, не сказал о своей болезни, надо было сказать, я бы знал. За такую подлость убивать надо.

      В раздевальне стало тихо.

      – А ежели я не знал? – заговорил вдруг Коваленко. – Ежели мне самому была неизвестна боль моя?

      И опять голос неизвестного человека произнес:

      – Судьба.

      – Не