Девочка в поле. Галина Ергужина

всплыли так отчётливо и стали настолько понятными мне, что моё лицо тут же стало мокрым от слёз.

      Громко засвистел чайник, и я почти машинально налила себе чай. Где-то всё время плакал ребёнок, и я открыла окно, чтобы хлебнуть свежего воздуха. Замечая лишь краем сознания и не реагируя на то тихий, то вдруг нарастающий плач, я сразу же озябла и шумно закрыла окно. Мой муж Тлек вошёл в кухню, что-то говорил мне, потом спрашивал, и я вдруг впервые ощутила, как он раздражает меня. Его голос, его назойливые вопросы, и само его присутствие доставляли, как мне казалось, боль и сильное раздражение. Усилием воли я сдержала себя и дождалась, когда он вновь вышел.

      Ребёнком я была довольно странным. И рассказывали мне, и сама помню. Лет до пяти я не говорила. Только наблюдала за всеми, молча и почти не выдавая своих реакций. Мама таскала меня по врачам, да по бабкам. Однако все разводили руками. Не хочет она говорить. Я могла часами находиться в собственных фантазиях, сидя в маленькой кладовочке, где моя мама хранила соленья. Я не играла в куклы там, а просто сидела. У меня не было желания бегать с детьми на улице, и мама всё твердила:

      – Аля, доченька, иди поиграй с детками!

      Но я ничего не отвечала ей. И оставалась на месте. Однажды, чтобы выманить меня на улицу мама позвала меня с собой. Всегда молчаливая, но послушная я побежала за ней. И вдруг сказала ей, крепко взяв её за руку:

      – Пойдём, найдём мою сестрёнку?

      – Найдём? – мама растерялась, – А где она?

      – Не знаю. Мы найдём её.

      И мы тогда бродили каждый вечер по улицам, и я подбегала ко всем детям, играющим на улице. Топталась вокруг них, неловко всматриваясь в их лица. А искала я тогда очень усердно девочку с тёмными волосами и карими глазами. Только вот мне попадались какие угодно, а темноволосой нигде не было. А мама садилась поодаль от меня на лавочку и молча следила за мной. Бедная моя мамочка, что творилось в её сердце в те минуты. Ведь я не просила: «Роди мне сестрёнку!». Я просила: «Найди!». Мне тогда было пять- шесть лет.

      Сейчас сколько угодно можно ковыряться в себе. Но уже невозможно найти ответы, что творилось в моём детском подсознании, которое никогда, слышите, никогда не знало радости. Малое количество необъяснимых воспоминаний, хотя и очень ярких, о моём детском горе не может восполнить полной картины всего переживаемого процесса в моей психике и появляющемся суровом характере. Я никогда не была гордой девочкой, и бежала за всяким, кто бросал меня. Бежала сломя голову: не бросайте меня!

      Ну почему меня все бросают?

      Однажды в сердцах я сказала папе:

      – Со мной не хотят дружить! Все меня бросают. Я плохая.

      Он рассмеялся в усы и ответил, улыбаясь глазами и не глядя на меня:

      – Каждому кусту свой куст, Аля. Для птиц только птицы. И ты однажды найдёшь свою стаю, и будут у тебя друзья. Не расстраивайся, дочка.

      Но я не находила своих птиц, а только толкалась в чужие стаи и вновь возвращалась к себе.

      Год за годом во мне укреплялось это