Последние узы смерти. Брайан Стейвли

существование мира. Что каждый огонек кто-то поддерживает, готовит на нем, поет у него или просто греет руки. – Она подняла взгляд к небу. – Звезды, конечно, нет. А может быть, и звезды. Как ты думаешь, звезды горят?

      – Не хочу гадать.

      Тристе рассмеялась – слабым беспомощным смешком:

      – Конечно, зачем тебе.

      Каден ожидал от Тристе блуждания мысли, и все же ее бессвязные речи мешали ему поддерживать беседу. Он словно наблюдал за медленным распадом ее рассудка. Как будто слепленную из песка фигуру размывала большая невидимая река.

      – Ты как, Тристе? – мягко спросил он.

      Девушка снова рассмеялась:

      – Зачем спрашиваешь, если тебе нет дела до ответа?

      – Мне есть дело до ответа.

      Она взглянула на него и как будто увидела: глаза ее на миг округлились, на губах возникла улыбка – и пропала.

      – Нет, – возразила она, медленно качая головой (нарочитая отчетливость движения – взад-вперед, взад-вперед – напомнила Кадену полуприрученное животное, испытывающее оставленную ошейником и поводком свободу). – Нет-нет. Нет. Тебя только она заботит. Твоя драгоценная богиня.

      До ближайшей клетки было несколько десятков шагов, подслушать невозможно, и все же Каден невольно оглянулся через плечо. Другие заключенные, если бы и уловили их разговор, вряд ли бы поняли, а если бы поняли – вряд ли поверили бы в богиню, заключенную в теле молодой пленницы. С другой стороны, разоблачение могло обернуться катастрофой. Каден понизил голос:

      – Сьена – твоя богиня, Тристе. Не моя. Потому она тебя и избрала.

      Девушка ответила пристальным взглядом:

      – Ты ради нее приходишь. Поболтать с ней, опоив меня до беспамятства?

      Каден покачал головой и спросил:

      – Она молчит? Ни разу не… появлялась с того раза в Журавле, когда ты резала себе живот?

      Тристе впервые подняла руку – пошарила перед собой, как шарят слепые – будто пробуя на ощупь старую рану.

      – Надо было тогда и кончать, – тихо, но твердо выговорила она наконец.

      Каден молча смотрел на нее. Казалось, целая жизнь миновала с тех пор, как Тарик Адив с сотней эдолийцев явился в горный Ашк-лан с известием о смерти императора на языке – и с Тристе. Тогда она была девочкой. Теперь уже не была.

      Он знал ее неполный год, но за этот год для нее не прошло ни дня без боя или бегства, без тесной камеры или криков под ножами ишшин. Ни единого дня. Кадена выпавшая на его долю борьба измучила и закалила, а ведь она была ничто в сравнении с ее борьбой. Каден не сомневался: сейчас перед ним сидела не простодушная дочь лейны, захваченная течением, в котором ей не по силам ни выплыть, ни отвернуть к берегу. А вот чем она стала, во что превратили ее боль и страх, во что она сама себя превратила… этого Каден не знал.

      – Если бы ты не остановила нож, то убила бы не только себя, но и богиню. Ты бы прервала ее связь с миром. Ты бы отрезала нашу способность чувствовать удовольствие, радость.

      – Это если верить твоему