Песнь песней на улице Палермской. Аннетте Бьергфельдт

Нансен. Наконец она стремительно ворвалась в фойе, вновь встреченная бурными аплодисментами. И совершенно случайно остановилась рядом с Ганнибалом, смуглая и красивая, наполняющая все помещение каким-то особым ароматом.

      – Фру Нансен, – начинает он к собственному своему удивлению.

      Сердце бьется все сильнее, а голос свой он слышит словно бы откуда-то издалека.

      – Да, – отвечает она, чем еще больше смущает Ганнибала.

      Краткий миг актриса смотрит на него прямым взглядом опытных ореховых глаз и слегка склоняет голову, ожидая продолжения.

      Дед – молодой блондин с красивыми тонкими чертами лица, а в уголках губ его собеседницы играет легкая улыбка.

      Ганнибал откашливается, но единственное, что производят на свет его уста, – это нечленораздельный поток бессвязных, путаных слов. Он видит, как на лицо фру Нансен набегает тень разочарования и она поворачивается в сторону более зрелых своих обожателей. И Ганнибалу ничего не остается, как мирно удалиться, поджав хвост, точно побитой собаке.

      – Никогда больше… – сквозь слезы шепчет он про себя, шлепая по лужам домой. –   Никогда больше я не стану вести себя, словно распоследняя дубина стоеросовая. Мне нужно познать широкий мир, ведь я абсолютный невежда.

      После смерти Альфреда Ганнибал оказался старшим сыном в семье, и, разумеется, ожидалось, что когда-нибудь он возглавит семейную фирму. Оптовик был данному обстоятельству вовсе не рад, ибо рано осознал, что этот сын – натура слишком романтическая и непрактичная, чтобы руководить столь прибыльным предприятием. Другое дело Альфред, сильный молодой человек, умевший держать в голове кучу цифр и обладавший чувством долга.

      Кроме всего прочего, как-то раз Оптовик после удачного делового обеда в ресторане A Porta столкнулся с Ганнибалом в Нюхауне. Одно дело, когда глава семейства позволяет себе некоторые вольности в задних кабинетах нюхаунских заведений, и буде его сынок отягощен теми же пороками, в этом можно было бы даже отыскать нечто положительное. Можно, к примеру, обменяться понимающими взглядами. Совсем другое дело – видеть своего, теперь оказавшегося единственным, сына в роли жалкого тапера, наигрывающего аргентинские рабочие песни. Нет-нет, терпеть такое унижение совершенно невозможно. Да, не того сына забрала с собой смерть.

      Ганнибал, конечно, и сам прекрасно понял, что отец разочарован его поведением. Он мог бы решиться собрать свои пожитки и отправиться в тот самый широкий мир. И все же, сдается мне, дед быстро сообразил, что, если не хочет окончить свои дни страдающим цингой матросом или туберкулезным пианистом в Нюхауне, ему следует пойти на компромисс с самим собой и со своими принципами. Рожденному с серебряной ложечкой во рту бывает весьма затруднительно заглянуть в смрадную бездну нищенства в надежде встретить там выдающихся личностей.

      Нет, Ганнибалу следовало остаться на работе в отцовской фирме, подниматься выше и выше по служебной лестнице, находить новые доходные