Щепотка яда на любовь. Тина Каверина

ли ещё будет.

      – Свинья! – отпихнула я его.

      – А ты дура!

      Потом мы перешли к взаимным упрёкам. Я, видите ли, в жёны не гожусь, потому что и дура, и готовить не умею, и в мужиках выгоду ищу. Ещё сердца нет – любить неспособна. Чтобы защитить себя и не остаться в долгу, он вторично был назван свиньёй. После мерзавцем, бесчувственным пеньком, не ценящим женщин, бабником и к тому же обманщиком. Последнее отчего-то его удивило.

      – Интересно… Почему это я обманщик? – вытаращился он.

      – Потому.

      – Почему?

      – Потому что всё это, – взмахнула я рукой, – твоя затея, а ты делаешь вид, что нет. Обманщик!

      Я вскочила, и мы продолжили. Он – никудышный будущий отец, эгоист, тиран и узурпатор. Я – никудышная мать, лентяйка, балаболка и вообще кошмар любого мужчины и ужасное воплощение женщины. Под конец, когда обвинения исчерпались, а последнее слово должно было остаться за мной, я выпалила:

      – Знаешь что? А Алёшка видел меня голой. И всё из-за тебя! – и, ткнув на Алексея, заревела, потому что кому попало тело своё не демонстрирую.

      Ревела как полагается: громко, спрятав лицо в ладонях. Об ушах не беспокоилась, захочет и так вывернет или оторвёт. Пусть. В очередной раз будет, в чём его обвинить.

      Я сидела, сидела…

      Никто не спешил меня успокаивать. Даже в бок не пихнул, мол, прекрати играть, публика маленькая. Я вдвойне возненавидела Глеба и вновь назвала его бесчувственным пеньком.

      И тут, совсем рядом, раздался хлопок. Как от выстрела. Я вздрогнула, руки от лица отлепила. В комнате никого, дверь распахнута. Ещё и бросил меня, подлец.

      Хлопков больше не последовало, но теперь, не рыдая, я слышала какую-то возню в коридоре. «Ой, какой поворот, – подумалось мне. – Последняя стадия бандитских разборок. Только этим он точно меня не впечатлит. Надо удирать».

      Смахивая слёзы, схватила сумку, запихнула паспорт. И только собралась выглянуть в коридор, как внутрь, чуть не сшибая меня, влетел немного помятый Рокотов.

      – Трындец борзые, – покачал головой. Захлопнул дверь и взялся за стеллажи. – Ни чести, ни понятий. На скотобойню таких надо… А ты чего встала? Бегом залазь на стол! – Он так рявкнул на меня, что я подпрыгнула и полезла, ни словечка не сказав.

      Вход он забаррикадировал, забрался ко мне. Посмотрел на меня и виновато кивнул вниз:

      – Забыл я, спускайся.

      Прошу заметить, спускалась я недовольная. Это потом, когда дверь задрожала и раздался второй хлопок, подбежала к бывшему.

      – Глебушка, а что они делают, а? – дёргала его за штанину и таращила глаза от страха. Он что-то бурчал, потрясывая ногой. Снял пиджак, а я обняла Глеба. В доступности были только ноги, их и обняла. – Ты это брось! Хватит меня пугать. Я испугалась, честно. Больше не надо. Слышишь?

      – Слышу. Ещё и Глебушкой называет. Кровопийца.

      Топот и мужские голоса по ту сторону намекали на обратное. Никто не торопился прекращать дурдом.

      – Глеб! – заорала я. – Немедленно отгони их!

      – Отойди ты, дура! – склонившись, завопил он. – Я никого к тебе не подсылал.

      Оскорблённая