Елисейские Поля. Ирина Одоевцева

это на самом деле был он? Улица пуста, и даже представить себе нельзя, что он только что стоял здесь под фонарем и говорил с ней…» Люка тихо входит в дом, поднимается по лестнице и в прихожей бросается на шею матери:

      – Мама, мама… – И нельзя понять, всхлипывает она или смеется.

      Екатерина Львовна отстраняет ее от себя:

      – Да скажешь ли ты наконец, что с тобой? – и видит длинную красную царапину на Люкиной щеке.

      – Господи, ты упала?

      – Нет, нет, я ранена, – уже громко хохочет Люка. – Я дралась с Ивонной, и я победила.

      Люка со всех ног бежит в столовую.

      – Как не стыдно драться…

      – Я победила, – кричит Люка, – победила. Подумай, она на пять кило тяжелей, а я победила.

      От возбуждения Люка не может устоять на месте и бегает из комнаты в комнату, оглушительно хлопая дверьми.

      – Люка, перестань. У меня голова разболится.

      Но Люке необходимо как можно больше шума, грохота и крика. Она ложится на спину на диван, взмахивает ногами и, перекувырнувшись через себя, падает на пол.

      – Люка, сумасшедшая. Спину сломаешь.

      Но Люка уже прыгает со стула на стул.

      – Не мешай, мама. Я не могу, не могу иначе. Я бы хотела, как Чаплин в «Ла рюе вэр л-ор»[4], пух из всех подушек выпустить и вокруг палки на потолке крутиться. Ах, мама…

      Люка бежит к себе. Минут пять слышно, как она шумит там. Потом все стихает…

      Екатерина Львовна накрыла на стол. Принесла из кухни миску с супом.

      – Люка, иди обедать.

      Но Люка не ответила, она даже не слышала. Она сидела на кровати, крепко обхватив колени, и глядела в угол, бессмысленно и блаженно улыбаясь. Желтый круг от фонаря на тротуаре. Арсений. На нем было синее пальто и серая шляпа. Это она хорошо заметила. И воротник поднят. «Какая вы стали большая», – сказал он и улыбнулся. А палка?.. Была палка? Она наморщила лоб. Да, палка камышовая висела на руке. И перчатки серые. И волосы блестели, когда он снял шляпу.

      – Люка, что же ты? Иди обедать.

      – Сейчас. Подожди. Я готовлю уроки.

      Она снова попробовала себе представить Арсения. Но теперь вместо него она видела себя. Растрепанная, на щеке царапина, в старом берете – урод. И руки в черниле. А что туфли у нее на белой подметке, он вряд ли и заметил. Ведь было темно. И она так глупо держалась, ничего не сумела сказать. Только «да» и «нет». Как глухонемая. Слово «глухонемая» показалось самым унизительным и подходящим.

      – Как глухонемая, – со злобой повторила она, подошла к зеркалу и показала себе язык. – У, несчастный урод…

      – Люка, суп остынет.

      – Иду, иду. Не дашь даже задачи решить.

      Люка села за стол, разложила салфетку на коленях.

      – И что за выдумка девочкам драться? У нас в институте…

      – Вы были куклы шелковые в твоем институте.

      – Девочкам стыдно драться. И как вы деретесь? Расскажи.

      Люка пожала плечами:

      – Неинтересно.

      – Разве мне может быть неинтересно?

      – Просто деремся кулаками, боксируем, стараемся друг другу в зубы побольней заехать. Или

4

«La ruée vers lʼor» (фр.) – «Золотая лихорадка».