Елисейские Поля. Ирина Одоевцева

Львовна робко улыбается:

      – Хорошо, Верочка?

      Вера холодно осматривает мать:

      – Да, хотя… я говорила, что лучше бы лиловое. Слишком молодо.

      Екатерина Львовна смущается:

      – Я покупала материю вечером. Она при свете почти лиловая.

      – И коротко опять.

      – Ты находишь, Верочка? Можно выпустить. Рубец широкий.

      Люка краснеет от обиды за мать:

      – Неправда, мама, неправда. Не верь. Просто она завидует.

      Екатерина Львовна тоже краснеет:

      – Люка, перестань, глупости.

      Вера пожимает плечами:

      – Что же, идем мы или нет?..

      Они садятся в парке за столик. Музыка гремит. Женщины в белых и розовых платьях издали похожи на кусты цветов, над ними, как бабочки, мелькают маленькие пестрые зонтики.

      Люка осторожно и высоко держит голову, чтобы бант не упал. И от этого, она чувствует, у нее очень серьезный вид. Так и надо. Ведь она теперь взрослая. Вера, щурясь, осматривает гуляющих.

      – Как жарко, – говорит она раздраженно.

      Люка оглядывается:

      – Арсений Николаевич.

      От быстрого поворота головы бант танцует на ее волосах.

      Вера с деланым равнодушием размешивает сахар в чашке.

      – Не оборачивайся. Сколько раз говорили тебе.

      Арсений Николаевич пробирается к ним. Его черные гладкие волосы блестят как лакированные. Длинные ноги в белых туфлях ступают широко и уверенно.

      Люкино сердце громко бьется, и от каждого его удара подпрыгивает бант на голове.

      Арсений Николаевич садится за их столик. Он спокойно улыбается:

      – Ну вот, через три дня я уезжаю.

      – Уже?.. – Люка роняет ложку. Кусок вишневого мороженого падает на белое платье.

      Вера подносит чашку к губам. Пальцы ее немного дрожат. Сейчас глотнет кофе и поперхнется. Но она ставит чашку обратно на блюдечко и смотрит на Арсения из-под полей розовой шляпы и длинных подкрашенных ресниц.

      – Уже?.. – спрашивает она тихо и улыбается. – Как жаль…

      С музыки домой в пансион, как всегда, возвращались вместе. Впереди Вера с Арсением. Сзади Люка с матерью.

      Счастливая Вера, она идет рядом с Арсением, слушает, что он говорит. Из-под розовой шляпы виден кусок Вериной щеки и подстриженный затылок. Верина рука в белой перчатке теребит оборку платья. Противная Вера. И за что ей такое счастье? Она и не ценит вовсе.

      – Как ты вытянулась, – озабоченно говорит Екатерина Львовна. – Неужели тебе придется новое пальто шить?.. Надо будет попробовать, нельзя ли рукава и подол надставить. А то откуда денег напастись…

      Люка не отвечает, даже не слышит. Она смотрит на Арсения, на его блестящие черные волосы, на его серый пиджак. На песке дорожки, влажном после поливки, отчетливо отпечатываются следы его белых туфель. Люка ставит ногу на его след. В горле что-то бьется, как пойманная птица. Во рту солоноватый вкус, и трудно дышать. На Люкином языке это называется «сердце в горле». Это бывало и раньше, но только от слез. А от радости в первый раз. Люка останавливается, хватает Екатерину Львовну за руку:

      – Мама,