Равнобесие. Николай Бизин

что буйствует с душами мертвых,

      Ту нелюдимку Персею, что ланьей гордится упряжкой,

      Буйную славлю царицу ночную со свитой собачьей.

      Не опоясана, с рыком звериным, на вид неподступна,

      О Тавропола, о ты, что ключами от целого мира

      Мощно владеешь, кормилица юношей, нимфа-вождиня,

      Горных жилица высот, безбрачная – я умоляю,

      Вняв моленью, гряди на таинства чистые наши

      С лаской к тому волопасу, что вечно душою приветен!» – конечно, это пение было очень мне созвучно: Я находился на невидимом распутье. Но созвучия мне было недостаточно. Ведь и это deus ex machina (слишком человеческое для бога и недостаточно божественное для homo).

      Казалось бы, это так много (такое бессмертие): Вмещать во единый миг множество своих и чужих мгновений! И в свою личину (греческую трагедийную маску) – множество других личин; казалось бы, это так много: Помещать в своё мимолетное невежество чуть ли не все вселенные окруживших меня вежеств! Знать ещё одно доселе незнаемое, но… Именно что но.

      – Еще, – сказал я, чувствуя безнадежность механистического добавления. Мои боги – понятные экзи'стансы чего-либо, очеловеченные Стихии (внутреннее и внешнее homo sum), но они не есть суммарный Бог, полученный в результате развития из небытия

      Тот, бытие которого так или иначе признают все. Тот, которого (в отличие от малых богов) немыслимо заклясть. Но ведь именно этим я и занимаюсь: Магичествую. Волшебствую. Но я был упорен (ведь какой-то результат всегда бывал получен).

      Они продолжили петь:

      – «КРОНОСУ (фимиам, стиракта)

      Пышущий пламенем отче мужей и богов всеблаженных,

      В мыслях изменчивый, ты, о Титан незапятнанный, мощный!

      Все истребляя, ты снова растишь, умножая, и держишь

      Несокрушимые цепи всего бесконечного мира.

      Крон-всеродитель всевечный, вещатель коварных глаголов,

      Отпрыск богини Земли и звездами полного Неба,

      Младших родитель богов, о Реи супруг, Промыслитель,

      Родоначальник, живущий в любом уголке мирозданья,

      Хитролукавый умом! Услышь умоляющий голос,

      Жизни счастливой пошли, о благой, благую кончину!

      – Хорошо. Хватит, – сказал я.

      Ведь они большего сказать мне не могли. Я знал, что в борьбе с христианством обречён на поражение. Но поражение в моей борьбе с христианством должно было оказаться таким же торжествующим, как и поражение галиянина в борьбе с фарисеями.

      На первый взгляд, я должен был продолжать выдавливать из моих личных «homo sum» (из моего не совсем прошедшего прошлого и не совсем «будущего» будущего) их мимолетные экзиста'нсы, например: «Так просто быть неповторимым, но на песке рисуют рыб – и что тогда случилось с Римом? Неповторимый Рим погиб! Кто знает, несколько мгновений или вся вечность на кресте? Не требуется украшений непреходящей красоте.» (Константин Васильев)

      Именно этому будущему я сказал:

      – Хорошо. Хватит, – что означало для меня: Хватит говорить, что я