Место встречи изменить нельзя. Гонки по вертикали. Георгий Вайнер

покрыты серебряной испариной первого утренника. Воздух был прозрачен и тягуч – он слоился струями и имел вкус снега и хвои. Посмотрел я, посмотрел и снова открыл окно.

      Из-под одеяла вылезла взлохмаченная жегловская голова, и хриплым со сна голосом он спросил встревоженно:

      – Але, мы с тобой не проспали?

      – Давай вылезай скорее, сейчас чай будет…

      К чаю у нас было четыре пакетика сахарина, котелок вареной картошки, холодной правда, но все равно вкусной, с тонкой солью «Экстра», и две банки крабов. Я купил крабы позавчера в соседнем магазинчике – их продавали вместе с белковыми дрожжами без карточек, и весь магазин был заставлен пирамидами, сложенными из блестящих баночек с надписью «СНАТКА» и «АКО».

      – Конечно, краб – это не пища, – рассуждал Жеглов за столом. – Так, ерунда, морской таракан. Ни сытости от него, ни вкуса. Против рака речного ему никак не потянуть. Хотя если посолить его круто и с пивом, то ничего, все-таки закусочка. Но едой мы его признать никак не можем…

      Я, как ответственный за продснабжение, обиделся:

      – Ты же сам просил меня карточки не отоваривать за эти дни, приберечь к праздникам, – может, толковое что-нибудь выкинут! У нас за целую декаду карточки сохранились, а ты бубнишь теперь!

      – А я разве что? Правильно действовал. Но знаешь, если еду поругать, то себя самого выше понимаешь. А с собой имеем что-нибудь? Там ведь на свежем воздухе жрать как волки возжелаем…

      – Вон я уже в авоську упаковал харчи. Рацион, значит, такой предлагается: два гороховых брикета-концентрата, буханка хлеба, три луковицы-репки, небольшой шматок сала и три куска рафинада натурального. Заварка чайная, само собой. Хватит?

      – Хватит. Может, крабов еще пару банок возьмем?

      – А тебе там пива к ним не заготовили, – ехидно сказал я.

      – Стану я на вас надеяться, – хмыкнул Жеглов и, нырнув за диван, вытащил оттуда поллитровку. – Подойдет?

      – Живем, – засмеялся я. – Вот только ехать мне не в чем – ботинки совсем развалились.

      – А сапоги?

      – Да ты что, Жеглов? Они же у меня теперь единственные – хромовые, офицерские, – а я в них по глине там топать стану? В чем мне тогда завтра-то ходить?

      – Плюнь! Живы будем – новые справим.

      – Ну нет, – не согласился я. И отправился к Михал Михалычу.

      А Жеглов натянул свои щегольские сапожки и почистил их еще на дорогу, словно собирался не на огороды, а к руководству. Он уже совсем был готов, когда я вернулся – в отрезных подшитых валенках с кожимитовой подошвой и простроченными носами. В придачу они еще были маловаты.

      – Брось людей смешить, – сказал Жеглов. – Солнце на улице, а ты в валенках…

      – Ничего, ничего. Я ведь не танцевать еду, а работать, так что посмотрим еще, кто кого насмешит…

      Мы шли по городу, утренне просторному, воскресному, и солнце уже стало желтым, мягким, а воздух я прямо разгребал горстями. На Сретенском бульваре замерли недвижимо липы, и сказал