Оренбургский платок. Анатолий Санжаровский

промежду вами уважительность живёт.

      – А что ж только наполаскивали? – мягкость легла в Михаилов голос.

      – Не с больша ума, – повинился свёкор. – Пришёлся ты нонь под замах[96]. Я и наворочай гору непотребства, как тот дурак в притруску… Не дай Бог с дураком ни найти, ни потерять… Выбрехался… Аж самому тошно…

      – Больно вы подтрýнчивой, тятенька… – высмелел в улыбке Михаил.

      – Таким орденком не похваляться… Не дёржи, перво– нюшка, сердца… Подай-та Бог, чтоба и даль так бежало промеж вами. Ежли я допрежде то попрекал, корил, тепере наказываю: подмогай Нюроньке во всём во всякую вольную минутоньку. Нехай наша кормилица поболе вяжет!.. А юбку… Юбке всё едино, чьи бока обнимать. Чьи коленки греть… Юбку, Михайло, с твоей согласности я подарю нашей Нюроньке.

      13

      Наличные денежки – колдунчики.

      Раз оказалась я невесткой в цене, прибыльной, относился ко мне свёкрушка приветно.

      К дому я пришлась.

      Свекровь пуще матери берегла меня. Всего с ничего ела я спротни них. Бывалычь, кухарит когда, так зовёт:

      – Нюронька! Роднушка! А поть-ко, поть-ко сюда… Я тут задля тебя выловила мяску. На, любунюшка, поешь. А то ишшо поплошашь. Родимой-та мамушки-та нетути. Наедаться-та не за кем… Люди скажут, свекровка не потчует молоду-та… Нюронька, а курочка-та большь клюёт-та. Ну што ты, дочушка, така струночка? Отощала… Одни кошы-мошы…[97]

      – Были б кости…

      – Ну одни ходячи мощи… Щека щёку кусает… Дёржи! Не удумай петь, што не хочется. Какая живая душа калачика не просит? Чтоба в тело войти, да ешь ты привсегда до отпышки взаподрядку всё, пока в памяти! Главно, знай себе ешь, ешь, ешь. Дажеть на обед не перерывайся. Отдохни малече и снова ешь до отходу. Тольке тогда, хорошелька, и подправишься видом. Окузовеешь, как барынька. На то вот тебе, скоропослушное дитятко, моё благословеньице…

      Чего уж греха таить, в доме обо мне заботились.

      Поважали.

      14

      Не дорого начало, а похвален конец.

      Вскорости после свадьбы подвели Михаила под воинский всеобуч.

      Отлучался всего на полтора каких месяца.

      Строго-настрого наказал дедьке Анике в заботе глядеть за мной.

      У дедьки только и хлопот. Проснётся затемно, выберет мне в запас гулячую, свободную, ложку понарядней и за раньше, покуда у стола ещё никого нету, кличет:

      – Нюронька! А поть-ко, поть-ко завтрикать-та. Потько… А то Минька-та как нагрянет и ну с меня грозный спрос спрашивать: «А что ж ты тута за Нюронькой-та не ухаживал-та? А что ж ты не кормил-та нашу Нюронькута?»

      Сплошь обсыпят, обсядут стол двенадцать душ. Только ложки гремят-сверкают молоньями. А я – не смею…

      Вот убрали все борщ.

      Мясо в общей чашке накрошено.

      Дедька Аника стукнет ложкой по той чашке. Скомандует:

      – А ну таскай, кому что попадётся!

      К середине стола, к чашке

96

Под замах – под горячую руку.

97

Кошы – мошы – буквально: кости-мощи. О слишком худом человеке.