Оренбургский платок. Анатолий Санжаровский

А теперь и крутись-оглядывайся. Без спросу и до ветру не сбегай. Ис-крив-ле-ние политицкой линии! Вота чё выработают из нашего культпохода у церкву. Навалются всей чингисхановской ордищей и в бараний нас рог сомнут. Тебе эть надь? Лично мне не надь. Того я, блиныч, и не хочу ни тебе, ни себе говнивых приключеньев на весь остатний кусок житухи…

      Я дала соглас Михаиловым словам.

      Вот весь век и живу не венчана.

      Через вереницу лет, на исповеди, покаялась про это.

      Батюшка и успокой:

      – Ничего. Господь простит.

      А я и платьишко к венцу нарядное справила.

      Так и разу не надела. Ненадёванное лежало.

      Дочке потом к свадьбе подарила.

      Было оно Верочке впору.

      В Крюковке я скоро обвертелась. Освоилась.

      Одни по-за глаза выхваляли меня. Минька хорошу жону со стороны отхватил! Кой-кто поперёк тому слову на дыбошки вставал. Мол, а чего больно хорошего-та в ней? Тот же назём издаля привезён!

      11

      Прежде смерти не умирают.

      На свадьбе мне и Михаилу налили по полной стограммовой рюмке магазинной водки. Дали по куску ржаного хлеба. Шибко посыпали солью. В снег напрям белые.

      Примета вроде там такая. Выпьют всё молодые и не поморщатся, съедят всё это – любят крепко друг дружку. В ладу будут жить.

      Минька-то молодчуга. Шадымчик[87] под случай как ломит! Что вода, что водка – без разноты вприпадку молотит.

      А я полстаканчика приняла. С горем напополамки на двоих осилила. Разочек куснула хлебушка. И нетоньки меня боль.

      Тут встают свёкор со свекрухой.

      Свёкор и молвит свекрухе:

      – Аниковна, давай выпьем. Миньку женим! Первончик наш!! Сыновец-соколич!!!

      Слышу, ой, плохо мне…

      По-за спиной шепоток зашелестел:

      – Какая-то вся она из себя гордянка. Впряме дышать не– чем!

      – Ересливая брезгуша…

      – А матушки-та мои, морщится. А матушки-та мои, и хлеб-та не скушала-то наша городска…

      – Э-э-э-э… Не будут жить… Не будут, одно слово!

      Мне и вовсе худо-нахудо.

      Молоком отхаживали.

      Нашатырём виски тёрли. Нюхать давали…

      Очнулась…

      Тут-то моя доброта-свекровь и ну задавать звону свадьбе:

      – Ну нашто тако нурить[88] человека?! Это у нас тако принято. А у них тако не принято. Она не можа… Да на кой лядо принужать-та? А не дай Бог, помрё, чё будем делатьта?

      А не померла Аннушка.

      Ой да ну…

      12

      Дело толком красно.

      Они там, в Крюковке, сеяли коноплю, лён. Пряли и ткали холсты. А я знай ажурные вяжи свои паутиночки.

      Сижу у окна со спицами.

      Печливый[89] дедушка – звали его дедака Аника, был уже под годами – крадкома, уважительно так спрашивает:

      – Нюронька! А чего эт ты вяжешь-та?

      – Платок.

      – А што ж за така за кисейка-та?

      – Довяжу, посмотрите.

      – Да

87

Шадым – самогон.

88

Нурить – мучить, изнурять.

89

Печливый – заботливый.