Оренбургский платок. Анатолий Санжаровский

подал сигнал. Зычный. Тягучий.

      Не знаю, что подхватило меня, не знаю, какая сила подтолкнула меня, только в единый миг оказалась я на вытянутую руку от Михаиловой спины, и хотя, падая на него, не словчила схватить за расстёгнутый ворот, за плечи, всё ж таки поймала за ногу. Хрястнулся он наземь, когда мы сравнялись с головой поезда. Я наползла на Михаила в момент, вцепилась в волосы и прижала его лицом к крутой насыпи.

      – Что ж ты, паразит?!.. Умирись!.. Не смей!.. Я и безо всяких денег пойду!.. Матерью клянусь! Только не смей!

      Я не знаю, слышал ли он мою клятву в белом грохоте колёс, что лились над нами в каком метре, только подмирился он с тем, что дальше нету ему ходу, и долго ещё белее снега недвижно лежал после того, как поезд прожёг уже.

      8

      И крута гора, да миновать нельзя.

      Себе в приданое выработала я и берегла большую хорошую паутиночку.

      Думала ли я когда, гадала ли, что мне, самопервой на селе рукодельнице, первой девушке, придётся продавать тот платок, чтобушки сыграть вечёрку не вечёрку, свадьбу не свадьбу, а так – собирались все наши сродники; думала ли, что придётся на ту выручку за свой платок-приданок брать билет себе и наречённому до какой-то там его Крюковки…

      А вот так спеклось.

      В близких днях собрались все наши за столом.

      Как ни худо было, не поломала мама жёлтинский обычай преподносить невесте платок. Подарила.

      Тут тебе на порог Лёня с товарищем.

      Лёня и шумни Михаилу:

      – Не ты жених, а я жених! Она должна быть не твоей, а моей. Тот пускай и будет жених, кто живой останется. Давай на таковских выйдем правилах!

      – Давай.

      Михаил сжал кулаки. Встал из-за стола.

      А был Михаил-отлёт[80] пониже Лёни. Но шутоломно силён. Богатырей валил снопами! Куда с ним Лёне…

      Мама вроде того и прикрикни на Лёню:

      – Иля ты рухнул на кактус? Ты што, совсемуща умом повредился?

      – Да нет, Евдокея Ильвовна. Покудова я от своего от ума говорю.

      – Не затевай, Лёнюшка, чего не след. Ругачкой[81] беду не сломаешь. Даль всё сам узнаешь… И не вини никого… Не от своего сердца Нюра поворотила всё тако… Знаешь же… Бабий ум – куда ветерок, туда и умок…[82]

      Заскрипел Лёня зубами. Заплакал, будто ребятёнок.

      Изорвал на себе белую рубашку в ленточки.

      Кепка его осталась в пыли посередь двора…

      Михаил потом накинул её на колышек в плетне. Думали, Лёня придёт возьмёт. Не пришёл…

      (Стороной доплескалось до меня после, уехал Лёня куда-то, долго не женился. Под самую вот под войну мальчика ему жена уродила. Только возрастал сыновец сироткой. Сгибнул мой Лёля на фронте.)

      9

      Своя воля страшней неволи.

      Ну а мы, молодёны,[83] что?

      Села я в слезах на поезд да и покатили.

      Едем день. Едем два.

      Едем голодом. Он меня не смеет. Я его не смею. Во рту ни маковой росинки. А харчей – полнёхонька

80

Отлёт – храбрый, удалой казак.

81

Ругачка – ссора, брань.

82

Бабий ум – растение перекати-поле.

83

Молодёны – молодые муж и жена.