Когда вернусь в казанские снега…. Антология

конечно, заводится она.

      К гостинице я подъехал на заднем сиденье огромной открытой машины высотой с автобус. «Большие качели» не поверили своим глазам и загудели от восторга.

      Остаток дня и весь вечер мы проездили с Игорьком в открытой машине, намечая места будущих съёмок. Игорёк поднимался в машине, одну ладошку ставил себе над глазами, другую – на уровень носа, замыкая таким образом пространство в широкоэкранный объектив.

      – Просто будем снимать, Миша, – говорил он, – просто и элегантно. Светло-серый, чуть мерцающий колорит.

      Мы останавливались в узких улицах города, заходили во дворы, в эти маленькие колодцы с полусгнившими галереями, с пальмами в кадушках и с кальсонами на верёвках.

      – Хорошо, но не то. Не то, – бормотал Игорёк. – Вот это да! – вдруг вскричал он.

      На фоне заката на большой высоте трепетали между домами голубые дамские трусики.

      – Вот это мы снимаем! Железно!

      Поселился я в одной комнате с заместителем директора картины Иваном Генриховичем Лодкиным. Это был человек тонкой кости, изящного склада, но очень грубый в обращении.

      – Корзинкин! – орал он на меня. – Опять в носу ковыряешься? Сбегай-ка за пивом, олух царя небесного!

      – Стыдно, Иван Генрихович, – говорил я ему. – Бесчинствуете, как извозчик.

      Ежедневно мне приходилось выполнять особые поручения Игорька. Без меня у «Больших качелей» просто всё валилось из рук.

      – Понимаешь, нужно мне организовать массовку из стариков, – говорил Игорёк, – из одних только настоящих стариков, с длинными белыми бородами.

      И я как сумасшедший носился по городу в поисках таких стариков. Нашёл двадцать семь человек. Хорошо, что помог мне председатель местного совета пенсионеров, второй муж моей тёти Ани.

      В другой раз потребовалось шесть виолончелей и пять контрабасов. Тут пришлось уламывать директора филармонии, который, к счастью, был мне знаком по прежней культпросветработе.

      В таких делах проходили дни, я сильно уставал и даже не находил времени, чтобы взять у Игорька сценарий и вжиться в образ Конюшки.

      – Ничего, – говорил Игорёк, – через недельку всё наладится, и тогда у тебя будет время.

      На третий день к вечеру я вернулся в номер. Лодкина, к счастью, не застал и рухнул на кровать, как обессиленный колосс.

      Смертельно я устал и думал, что сразу засну, но в голове у меня всё крутилась карусель: старики, виолончели, бачки для полевой кухни, телефоны, квитанции, ордера и что делать с аморальным гримёром Чашкиным.

      Я уткнулся носом в подушку, когда вдруг рванули дверь и послышалось посвистывание Ивана Генриховича. Он хлопнул меня ладонью по одному месту и сказал:

      – Эй ты, Попа Новый Год, вставай! Ирина приехала, ищет тебя по всему городу.

      Я вскочил и дико посмотрел на Лодкина. Тот уже полулежал в кресле и ухаживал за своими ногтями.

      – Цирк, – сказал он, – комедия дель арте.

      – Где она?! – закричал я.

      Лодкин пожал плечами. Я выбежал из гостиницы.

      Был