Когда вернусь в казанские снега…. Антология

или отправлюсь в Целиноград, куда давно уже зовёт меня один друг, который нашёл там своё счастье.

      Я задыхался, воображая себе всё фантастическое коварство Ирины.

      Яцек волновался вокруг меня, даже поставил кофе на газ. Он убеждал меня принять люминал и соснуть, говорил, что Ирина любит меня, что она разгадала во мне настоящего человека, но что мне были его утешения!

      – Вот телеграмму тебе принесли, Миша, – сказал Яцек так, будто всё моё спасение в этом клочке бумаги.

      Телеграмма была от Баркова, с Южного берега Крыма.

      В телеграмме значилось: «Вызываетесь на пробы роль Конюшки группа Большие качели Барков».

      «Вот что значит друзья, – подумал я, рухнув в кресло. – Вот что значит настоящий друг Игорёк, слово у него не расходится с делом. Обещал вызвать – вызвал. Крепкая мужская дружба». Я показал телеграмму Яцеку.

      – Ну, Миша, поздравляю тебя! – обрадовался он. – Может быть, это начало, а?

      Полночи мы рассуждали о моём предстоящем отъезде и о роли Конюшки. Что это за роль? Может быть, роль «маленького человека», обиженного судьбой, но сохранившего в душе рыцарский пыл и благородство?

      – Завтра мы с тобой идём по магазинам, – сказал Яцек, – ты должен экипироваться. Не можешь ведь ты ехать на Южный берег в таком виде.

      Утром он по моему поручению позвонил Ирине, сказал, что сеансы временно прекращаются по причинам творческого характера.

      – А как Миша? – услышал я из-за плеча Яцека далёкий, словно из космоса, голос Ирины. – Вчера он был странным, и я вела себя неумно.

      Поверите ли, мне захотелось вырвать у Яцека трубку и прокричать Ирине, чтобы она бросила свои шутки, меня не обманет печальный блеск её больших глаз, я знаю, она актриса, но я-то тоже не дурак, зачем ей нужны мои страдания, зачем, пусть она возвращается к своим ловеласам из ОДИ, я с ней больше не встречусь, может быть, только тогда, когда мой Конюшка прогремит на весь мир и…

      – А Миша вам завтра позвонит, – сказал Яцек и повесил трубку.

      Вечером я уезжал в Крым. Я оказался один в четырёхместном купе. Печально я стоял в проходе почти пустого вагона и смотрел на перрон, где топтался Яцек. Он храбрился и улыбался, а я с острой печалью думал, как он тут останется один, кто за ним будет следить.

      Я потянул на себя стекло, и оно неожиданно подалось.

      – Едешь, как бог, – жалобно улыбаясь, сказал Яцек.

      – Яцек, – сказал я, – будешь жарить пельмени, переворачивай. Это очень просто – вываливаешь на сковородку, кладёшь кусок масла, сольцы немного, и всё. Главное – переворачивать.

      Оба мы заплакали.

      – И ничего не говори ей, – крикнул я. – Ничего!

      Поезд тронулся.

4

      В Крыму поджидали меня чудеса. В Симферополе хлестал сильный морозный ветер, не было ни единой пушинки снега, а холодней, чем в Москве. Там на вокзале полсотни таксистов бросились ко мне. Все они, видно, были с Южного берега, потому что клацали зубами, свистели носами, крепко крякали, выражались, предлагали услуги.

      Выставив вперёд свой портфель,