Между Явью и Навью. Александр Мазин

гривну мою и прочие полезности пускай завтра пополудни к детинцу подходят. Там их посланцы великокняжьи пытать будут!

      – А что ж за испытание? – крикнули вразнобой не менее полудюжины плесковцев.

      – А простое! – ответил им уже монах. – Годен ты Богу да Добру служить или нет!

      – И кто ж такое скажет?

      – Бог и скажет! – Монах сделал строгое лицо. – Моими грешными устами!

      – А я б, княже, уста медом иль пивом смочил, – вполголоса сообщил Турбою усатый гридень. – Две седмицы в дороге, руки с меча не снимая. В горле от пыли уж кроты завелись.

      – Будет, – тоже вполголоса пообещал Турбой. – И питье, и яства, и банька тоже. А скажи: волох ваш, он только женской волшбой владеет или только…

      – Я всякой владею, – услыхал жрец. – Только бог мой зазря тревожить его не дозволяет.

      – Сочтемся, – пообещал плесковский князь. – У меня немного алатырь-камня[5] осталось. Сгодится?

      На следующий день у ворот детинца, а точнее – у дверей Жалобной избы собралась изрядная толпа.

      Под присмотром плесковских дружинников-отроков испытуемые поочередно входили внутрь… И выходили опечаленные. Их не взяли.

      Внутри, в избе, помимо шестерых дружинников расположились четверо: сам князь плесковский, гридень-киевлянин, волох и по-вороньи черный монах, который, собственно, и занимался отбором достойных. Вернее, отсевом недостойных.

      Князь и гридень, носивший по Крещении грозное имя Михаил, развлекались нурманской игрой с трудновыговариваемым названием хнефаталф. Михаил выигрывал. «Конунг» плесковского князя был зажат с трех сторон. Полное окружение – вопрос нескольких ходов.

      Волох уже второй час стоял не шевелясь, прислонясь к стене. Может, с богом своим общался, а может, просто спал стоя.

      – Не годен, – изрек монах, и очередной кандидат в ратоборцы, ругнувшись шепотом, освободил место.

      Монах прижал кожаный кругляш с великокняжьей печатью к руке следующего.

      – Не годен.

      – Ты, монах, не разумеешь! – возмутился тот. – Я сызмала нечисть гонял. У меня…

      – Иди давай. – Дружинник-плескович ухватил гоняльщика за шкирку и перекинул напарнику, который и спровадил того из избы.

      Еще одна десница легла на стол.

      Монах поднес кругляш…

      И тот вспыхнул даже раньше, чем коснулся кожи.

      Глаза монаха тоже вспыхнули. Лицо его, темное, костлявое, суровое, будто подсветили изнутри.

      – Достоин, – проговорил он, но как-то неуверенно. И громче: – Эй, Михаил! Поди сюда. Вроде есть один.

      – Да ну? – Гридень забыл об игре, повернулся сразу всем телом. – Этот?

      Волох открыл глаза, отлепился от стены, глянул на избранника, чье лицо пряталось в тени наброшенного на голову капюшона:

      – Ну, покажись, красавец!

      Избранник медленно стянул с головы капюшон.

      – Хилько! – рявкнул князь, вскакивая на ноги.

      Его дружинники подхватились еще раньше. Уперли в избранника острия копий.

      – Сам

5

 Алатырь-камень – янтарь. Использовался для языческих воскурений, поскольку горюч.