Между Явью и Навью. Александр Мазин

мор промолчал. Но Мстислав его и без слов понял.

      Не Христос помог Мстиславу, когда тот умирал от волшбы брата. Брата, которого он пощадил там, на поле близ Листвена.

      Черномор спас. Обратил проклятие на проклявшего – и перешла мучительная смерть с одного брата на другого.

      Но правы и христиане, когда говорят: зло порождает еще большее зло. Сгинул во тьме Ярослав Хромец. И, захлебываясь кровавой рвотой, умирая той смертью, что была уготована Мстиславу, успел-таки ненасытный братоубийца выхаркать последнюю волю: «Я вернусь!»

      И вот он возвращается.

      Спасет ли Тот, Кто сказал: «Каждому воздастся по вере его»?

      Но крепка ли вера в Него на Руси?

      Черномор знал ответ. Была б крепка – не истончилась бы Кромка меж Явью и Навью и не полезли бы мертвые в мир живых.

      К счастью для мира, не одной лишь людской верой жива Русь, но – кровью верных.

      К счастью для Руси, но не для них.

      – Кровь отворяет врата, кровь их и закроет, – сказал Черномор Мстиславу три месяца назад, глядя на закатное небо с дозорной башни киевского детинца. – Кровь богатырей. Призови их, чтоб были они с нами, когда настанет срок.

      – А когда он настанет? – спросил тогда Мстислав.

      – По Боянову стиху, беда придет после Купалина дня, – ответил Черномор.

      – Скоро совсем, – проговорил великий князь Мстислав Владимирович, прозванный Храбрым, и поежился, будто стало вдруг холодно под собольим плащом.

      – Скоро, – согласился Черномор. – Еженощно вижу его во сне.

      – Брата моего? – спросил Мстислав.

      – Нагльфар. Корабль мертвецов. Брат твой – тоже на его палубе. Вместе со своими нурманами.

      – Мы убили их однажды! – жестко произнес Мстислав. – Убьем еще раз, если понадобится!

      – Так и будет, – не стал спорить Черномор. – А пока вели гриди своей капищ более не жечь и жрецов старобожьих не бить. И другим не давать. К худу это.

      – Я их и не бил никогда, – покачал головой Мстислав. – То отец мой и брат мой…

      Он вспомнил брата своего Ярослава, его строгое лицо, дивно спокойное, когда Ярослав сказал ему там, на поле близ Листвена:

      «Моя жизнь – в твоей власти, брат. И я ее принимаю».

      – Я не пролил крови брата, – сказал Мстислав. – Я его простил. И смерть братьев наших ему простил.

      – А другие – нет. Отец твой стол взял братоубийством! – по-вороньи хрипло каркнул Черномор. – Навлек проклятие на землю нашу и род свой. Вину его христианский бог на себя принял. Но что в том зачатому в ненависти? Не мог стать преданным сыном тот, кто зачат силком в ночь великой крови. По обычаю Ярослав был в своем праве: мстить за деда, за дядьев, за мать…

      – Христос говорит иное, – вздохнул Мстислав.

      – Ты веришь? – спросил Черномор.

      – Не мне о вере судить, – качнул головой Мстислав. – Мне о людях заботиться. Я – великий князь, но в час беды все ли за мной пойдут? Север помнит Ярослава. Их кровь на клинках моей дружины. Север против юга, христиане против язычников… Нам и умертвий не надо, чтобы кровь лить в усобицах.

      – С христианами я договорился, – сурово произнес Черномор.

      – Ты? – Мстислав удивился.

      Кем только не полагали Черномора: ведуном, колдуном, жрецом вышних… Иные даже – стражем Калинова Моста. Но уж христианином его точно никто не считал.

      – Митрополит Киевский Михаил в вере своей тверд. Но не слеп. Проникся. Наложил на богатырские знаки печать Веры.

      – Христианской Веры? – уточнил Мстислав.

      Черномор кивнул, но уточнил:

      – Не обязательно быть христианином, чтобы принять знак. Главное – свобода от Тьмы. А мое плетение сотворит остальное: опознает истинного богатыря, веры родной и земли хранителя, достойного принять и силу, и бремя ее.

      – И сколько их, знаков этих?

      – Тридцать три. Более не требуется. А от тебя требуется: раздать их верным людям и отправить тех путями Бояновыми.

      Мстислав поглядел на спутника, потом – на Тьму, и снова – на Черномора.

      – Путями Бояновыми?

      – Пророчество, – напомнил тот.

      И вдруг заговорил нараспев, будто гусляр:

      – Первым из призванных будет он, владыка клинков из закатного края, слуга престола каменного. И страшной станет служба его, и будет она точно замковый камень, выпавший из гнезда.

      Проговорил, вздохнул, потер лоб:

      – То первый будет, княже. А у второй даже имя названо: Залог. Еще сказано: глаза ее – как солнце в разрыве туч. Влага ее – дар непрошеный, знак ее – птах без имени, ибо неждан приход ее и нет ее в кругу призванных.

      – Залог, значит? А у первого даже имя неизвестно. – Великий князь поглядел на чародея. Снизу вверх поглядел, хотя сам роста был немаленького. – И как их сыскать по таким стихам?

      – Этих двух искать не надо. Сами найдутся.