Между Явью и Навью. Александр Мазин

[2], с посоха которого щерилась по-доброму собачья голова с ушами-крыльями.

      Толпа загомонила. Соседство монаха и жреца людям было удивительно.

      – Люд плесковский! Слушай! – закричал глашатай воеводы, дородный, важный, издали похожий на боярина. – Великокняжье повеление! Слушай!

      Толпа утихла. Всем было интересно: что киевские скажут? На дай боги, новый налог какой назначили…

      Не налог. Хуже.

      – Я – голос великого князя киевского Мстислава Владимировича! – грозным басом прогудел гридень. – Он говорит: «Сбывается пророчество Бояново! Истончилась грань между Навью и Явью[3], землей и Преисподней! Порушены границы меж мирами людей и тварей! Злая сила идет на крепость земли Русской! Страшная сила!»

      Воин умолк. Эхо его голоса несколько мгновений металось по площади, а потом утонуло в рокоте толпы.

      Князь плесковский[4] Турбой, в крещении Константин, невысокий, смугловатый, лицом и статью более схожий с матерью, чем с отцом-варягом, убитым свеями покойного Ярослава, выждал некоторое время, потом махнул рукой – и, перекрывая шум, поплыл над головами звон вечевого била.

      Взвились и закаркали воро́ны, вечные алчные спутники человеческих толп.

      – Тише! – взвился крик глашатая.

      – Русь сильна! – рявкнул воин Мстислава. – Великий князь, дружина его, люди его уже встали на пути вражьем! Однако не устоять им, ежели не поднимутся рядом с ними лучшие, богатыри русские, вои славные да люди мудрые, тайны ведающие! Так сказано Бояном Вещим! Так тому и быть!

      – Потому мы здесь, люди плесковские! – подхватил речь воина монах. – Избрать угодных и указать им истинный путь!

      Выговор у монаха был правильный. Не ромей, значит. Из русов.

      – Говорит Господь: много званых, да мало призванных!

      – Нам ваше призвание – до курьей гузки! – пронзительно выкрикнул кто-то из толпы. – Все вы, киевские, под себя тянете! Отощали совсем от поборов ваших!

      – То-то ты отощал, Кошель! – хохотнул Турбой. – Аж брюхо в кафтан не влазит!

      – А я не за себя! – Крикун протолкался вперед. – Я за люд плесковский радею! Зло, слышь, оно везде лезет, не в одном лишь Киеве ихнем. Вот вчера на выселках упырь мальца уволок! На Ситней гати водяники целый обоз сгубили! А ты – в Киев! Киев ваш и так крепок. А ты еще и воев с нас требуешь! Свой град защитишь, а наш – падет! Так я говорю, люди плесковские?

      Толпа одобрительно загудела.

      – А еще тати Хилька с зимы озоруют! Людей наших как курей режут! А ты, князь, их извести не можешь! Что молчишь? Я правду говорю!

      – Знаю! – рявкнул Турбой. – Перуном… и Христом клянусь: убивцам смерть будет! Скорая и неминуемая!

      – Это ж когда будет! – закричали из толпы.

      – Киевским – лучших людей, а нашим – пропадать! – завопил Кошель, срывая с головы шапку.

      Турбой погладил усы, чтобы скрыть усмешку. Скрыть от киевских.

      – Нет тут ваших и наших! – надрываясь, закричал Мстиславов гридень. – Есть вся земля Русская! Она как крепость, которую оборонить

3

 Явь – мир живых, Навь – мир мертвых.

4

 Плесков – старинное название города Пскова.