Песчаная роза. Анна Берсенева

ответила Соня. – Максим в командировке.

      – Ты чувствуешь себя с ним защищенной? – спросил Женька.

      – При чем тут защищенность? – удивилась она. И добавила: – Между прочим, еще бабушка говорила, что профессия должна меня кормить, и тогда я не вынуждена буду связывать с мужчиной программу своего жизнеобеспечения.

      Бабушка говорила не совсем это, но неважно.

      – Это разные вещи, – пожал плечами брат. – Все равно что зеленое и холодное. Твой заработок вообще не имеет значения. Да и его тоже.

      – А что же имеет значение?

      – Его готовность тебя защищать.

      Она засмеялась:

      – Ты говоришь, как средневековый человек!

      Он улыбнулся тоже:

      – В этом смысле со временем ничего не меняется.

      Тот разговор всплывал и всплывал сейчас в Сониной памяти.

      Тогда она решила, что Женька сказал все это из-за появившейся у него в африканских поездках привычки к опасности. А поскольку у нее такой привычки не было и быть не могло, то и мыслей таких не могло быть тоже. Но теперь она понимала, что дело было совсем не в Африке – не в крокодилах, львах или эпидемиях.

      Он сказал о том, что считает главным. Он не знает, зачем людям быть вместе, если этого нет.

      Но ведь ей ничто и никогда не угрожало! Чем ей было поверять свои отношения с Максимом? Она не понимала.

      Как не сразу поняла и что вообще произошло. Поднимаясь той ночью на второй этаж приозерного дома, она в самом деле чувствовала только усталость и желание поскорее лечь в постель. Если сонливость считать желанием. Но лечь сразу же не смогла. В ее заторможенном сознании было физиологически ясным лишь омерзение от того, что чужие руки прикасались к ее телу.

      Она встала под душ, не подумав, что вода еще не нагрелась. Холодные струи развеяли апатию, имевшую, как Соня поняла сразу же прояснившимся разумом, не физическое происхождение. И тут же она увидела все произошедшее Максовыми глазами: распахивается дверь, на пороге неизвестный громила, его согнутая рука у Сони на горле, ладонь зажимает ей рот, она голая, со спутанными волосами…

      Как он мог убежать, увидев такое?! Это было так же непредставимо, как если бы он взял за хвост живую змею и спокойно сжевал.

      Соня терлась мочалкой с таким остервенением, словно не грязь невидимую хотела смыть, а ярость из себя выдрать.

      Душ был рядом со спальней, но, выйдя из него, она опять спустилась вниз, в комнату с камином, и легла на диван. Не могла заставить себя зайти в спальню за своими вещами и легла голая, накрывшись все тем же вязаным пледом и оставив включенным ночник. Пока не сморил сон, пестрели перед глазами яркие нитки, и непонятно было, зачем она смотрит на них, но эта пестрядь по крайней мере отвлекала от тягостных, ни к чему не ведущих мыслей.

      И точно так же ни к чему не вели те мысли, что мелькали в ее голове сейчас, когда неделю спустя она сидела дождливым воскресным вечером за столом в своей кухне в Большом Козихинском переулке.

      Звонок разорвал тишину. Соня вздрогнула. Домашним телефоном