Песчаная роза. Анна Берсенева

обращаться же к нему по имени, как это во время записи программы делал ведущий – судя по всему, давний его приятель.

      – Я не растаяла, – сказала она. – Я просто не могу найти гардероб. – И зачем-то объяснила: – Мне надо плащ забрать и зонтик.

      – Вы торопитесь? – не обратив внимания на глупость ее объяснения, спросил он.

      – Нет, – ответила Соня.

      Даже если бы и торопилась, то отложила бы все дела. Она удивилась, поняв это, но тут же и про удивление свое забыла тоже.

      – Может быть, посидим здесь немного? – предложил он.

      – Спасибо, с удовольствием.

      Соня наконец пришла в себя. Вернее, стала собой – не дурочкой из переулочка, растерявшейся от того, что оказалась среди известных людей, а обычной московской студенткой, то есть вчерашней студенткой, конечно, она все никак не могла привыкнуть, что студенческие ее годы позади…

      – Чему вы улыбаетесь? – спросил он.

      – Разве улыбаюсь? – удивилась она.

      – Да, хотя почти незаметно. Вы улыбаетесь своим мыслям. Это завораживает.

      Соня не поверила бы, что может кого-то завораживать. Но он не был похож на лживого человека. Даже иронии не было в его взгляде, а только ум и интерес к ней.

      Сели за освободившийся столик, он спросил, как ее зовут, что для нее взять, она ответила, что все равно, да, можно кофе, нет, пирожное не надо и коньяк не надо тоже, он принес ей кофе, а себе коньяк на дне бокала, сел напротив нее, спросил, было ли ей интересно, а потом как раз и сказал, что при взгляде на нее кажется, будто она знает нечто большее, чем внешняя сторона жизни, и эти его слова смутили и обрадовали ее так же, как все, что он говорил в этот вечер, не ей специально говорил, а миллионам людей, которые потом увидят его по телевизору, но все-таки и ей тоже, потому что на нее он смотрел все время.

      – Я не знаю больше того, что вы говорили сегодня, – сказала Соня. – Вернее, я об этом даже не задумывалась.

      – Странно.

      – Почему?

      – Потому что вы производите впечатление человека такого… задумчивого. Загадочно задумчивого, я бы сказал.

      – Не знаю. – Его слова смущали ее и тревожили, но она постаралась не обращать на это внимания. – Я просто не считала существенным… Вот это осознание произошедшего с нами в двадцатом веке, о котором вы говорили. А теперь даже не понимаю, как могла не считать.

      – Ну, это как раз понятно. Вы родились с сознанием, что если не защищаешь свою или чужую жизнь, то людей убивать нельзя. В вас по умолчанию встроено, что убийство – зло абсолютное. Для вас в этом нет предмета обсуждения. Но ведь это для вас. А для миллионов наших соотечественников, да что там, для десятков миллионов, это не предмет обсуждения совсем в другом смысле. Они уверены, что людей убивать можно. Для них это вопрос целесообразности, и не более того. А то и вовсе не вопрос. Можно, потому что я могу. Можно, потому что я хочу.

      – Вы не правы! – Соня даже задохнулась от волнения. – Это совсем не так. Этого просто быть