Избранное. Том 2. Александр Станиславович Малиновский

чуть позже – дядя Алексей.

      Шурка любил, когда за столом много людей. Это у него, наверное, было от бабушки, у которой, все знали это, была слабость: зазвать в дом и чем-нибудь попотчевать. Она любила летом сказать: «Ну что, мужики, на вольном воздухе будем есть, под открытым небом?» И все сразу соглашались, и Шурка первым брал стулья и нес их под старую ранетницу, следом взрослые несли стол.

      Под скрипучей старой ранеткой Шурка особенно любил есть окрошку.

      Баба Груня делала ее из своего кваса, нащипывая в нее сушеную крепко соленую густеру или сапу. Было остро и очень вкусно.

      …Только вчера зарезали барана. Тушка его сейчас висела в сенях на большом крюке, а голье – приготовленная к дублению шкура – в мазанке.

      Баба Груня сварила щи.

      Ели из общей высокой глиняной миски, поставленной на середину стола. Щи были наваристые и горячие. Ели молча и сосредоточенно. Жирные капли щей, падая из Шуркиной деревянной ложки на клеенку, тут же застывали маленькими восковыми кругляшками. Шурка щелкал по ним пальцем, и они легко отлетали на пол.

      – Шурк, чать не маленький, – спокойно сказал дед, – прекрати!

      Шурка быстро наелся щей и стал ждать лапшатник. Он положил свою ложку на край миски, уперев ее черенком в стол. Ложка держалась, это его забавляло.

      – Убери, – сказал дед Шурке.

      – Она так интересно стоит.

      Но дед сразил все доводы сразу и под корень:

      – Чего ж интересного? Как собака через забор заглядывает, того и гляди гавкнет. Неприятно.

      Шурка молча убрал ложку.

      Бабушка долила щей, все продолжали работать ложками, не трогая мяса.

      – Таскайте, – как обычно, будто бы между прочим, сказал дед Шурки.

      Но это была команда. Все начали вылавливать куски мяса. В этом не было скаредности. Во всем должен быть порядок, и эту негласную установку все понимали и принимали.

      Шурка краем глаз смотрел на мать. Она была спокойна, и не было даже ни малейшего признака того, что она утром плакала. Он знал, и так было уже не раз, если она сейчас что-нибудь скажет веселое, все, включая и дедушку, засмеются (она так умеет говорить), и эта сдержанность за столом и сосредоточенность не от какого-то недопонимания или горя, а от уважения к еде, к хлебу, ко всему тому, что дается нелегко и не вдруг.

      «А я еще со своими вопросами выскакиваю, – думал Шурка, – всем и без них несладко».

      Письмо Жукову

      – Пойми ты, голова садовая: пенсия колхозника и пенсия инвалида войны – разные вещи.

      Это говорил красивый дядька в черном кителе с двумя орденами и медалями на груди.

      Когда Шурка пришел из школы, отец и его новый знакомый сидели в избе и разговаривали. Перед ними стояла наполовину опорожненная бутылка водки, что сильно удивило Шурку.

      Гость действительно был необычный: большая кудрявая голова его, цепкие колючие глаза и уверенный тон – все говорило о том, что человек у них не простой.

      Шурке незнакомец сразу понравился. Он потихоньку прошмыгнул мимо них к подоконнику, где обычно делал уроки.