Венера плюс икс. Мечтающие кристаллы. Теодор Старджон

он и любил, и хотел, стала его Лорой.

      Была его Лорой.

      – Была? – воскликнул он. Но что означает это – «была»?

      …она сдалась, и сделала это всем сердцем. Но это было отнюдь не поражение, потому что он тоже сдался. Они сдались вместе, одновременно. Тогда, в первый раз, а потом еще – на ступенях…

      Вопрос номер два: почему я?

      – Ты просто обязан представить достаточно веские причины, – пробормотал он, обращаясь к стоящему вдалеке Первому научному.

      Второй же вопрос вел к третьему: а что будет со мной?

      И одновременно: а смогу ли я вернуться?

      Он тронул рукой планки, управляющие светом. Открылась дверь.

      – Ну, как ты? Получше? – спросил появившийся в проеме Филос.

      На экране заходится в диком крике компания бэк-вокалистов, их партия перемежается мощными ударами большого барабана «бух! бух! бум!!!». В центр изображения выдвигается физиономия солиста – гладкая, с сияющими полными губами, густыми изогнутыми бровями, бахромой ресниц вокруг невыразительных глаз и пышными бакенбардами, стекающими на могучую шею, торчащую из воротника черной кожаной куртки.

      Бум! …

      Бум! …

      Бум! …

      Вдруг, вместо ожидаемого последнего «бум!» (телевизор в доме Смитти оснащен звуковой системой последней марки, которая способна транслировать самые пугающие тембры), вступает солист. Женский голос или же мужской – понять невозможно! Подчиняясь ритму большого барабана, он выкрикивает текст: «Ееее, прижмись ко мне… Ееее, поцелуй меня… Ееее, я люблю тебя…» Камера отходит назад и показывает солиста во весь рост и в движении – тот виляет задом, словно пытается ухватить ягодицами маленький набалдашник дверной ручки, прибитой к раскачивающемуся метроному. Восторженный рев и писк заставляет камеру скользнуть к первым рядам зала, забитым толпой девиц, терзаемых тугими судорогами желания. Языки вывалились наружу, корявые ручонки тянутся к сцене, на которой беснуется их кумир. Камера вновь бросается к солисту, который (так, вероятно, задумано режиссером передачи) едет на воображаемом велосипеде, у которого руль снует вперед и назад, а седло, вместе с седоком, то прыгает вверх, то резко опускается вниз, при этом бешено вращающиеся педали взлетают много выше самого велосипеда.

      Смитти протягивает руку, хватается за блок управления и вырубает телевизор, издав глубокий вздох:

      – О господи!

      Херб, сидящий в своем кресле с закрытыми глазами, произносит:

      – Грандиозно!

      – Что именно?

      – У этого типа есть кое-что для всех.

      – Тебе это нравится?

      Смитти делает ударение на последнем слове.

      – Разве я сказал «нравится»? – спрашивает Херб, открыв глаза и посмотрев на соседа с напускной свирепостью в глазах. – И, пожалуйста, никому не говори, что я так сказал.

      – Но ты же что-то сказал!

      – Я сказал «грандиозно», если позволишь.

      – Позволяю.

      – И я сказал,