Сибирская рождественская книга. Сборник

очень желала бы этого, – отвечала Аннушка со всей откровенностью невинной души.

      – Ну, так я с сегодняшнего же дня стану опять ходить мимо вашего дома…Только уж вы, Анна Васильевна, пожалуйста… того… удостойте этак взглянуть на меня. А то мне и ночь не уснуть спокойно.

      Между тем третья покупательница вышла, и Жемчужин смекнул, что разговор должен кончиться. С живостью он вытащил кусок сукна, подвернувшийся ему под руку, и сказал громко:

      – Ну, уж этого ситцу лучше во всем гостином нет.

      – Спрячь-ка, батюшка, свое сукно подальше, – сказала Аннушкина спутница, – да лучше скажи: али порог высок у Якова Степаныча? али собаки больно кусаются?

      Жемчужин оторопел.

      – По-моему, не мешало бы почтить старика, – продолжала женщина. – Не всякий те раз пойдешь в лавку. У людей зорки глаза.

      Сказав это, Аннушкина спутница пошла в другую лавку. Аннушки же давно уж и след простыл.

      Долго стоял Жемчужин за прилавком, пощипывая сукно, пожалованное им в ситцевый чин, и раздумывая, что бы значили эти слова. Но наконец, припомнив свой разговор с Аннушкой, он ухватился за слова Петрикова насчет его здоровья и тут же положил в первое воскресенье отправиться к старику с поклоном.

      Воскресенье наступило. Верный своему слову, хоть и не без страха – каков будет прием? Жемчужин отправился к Петриковым. Старик принял его приветливо, поблагодарил за сделанную честь предложением, посадил подле себя, и так как в купеческих домах в праздничные дни чай всегда пьют после обедни, то нечего говорить, что Ивану вынесли чашку чаю.

      Разговор сначала шел о погоде, о празднике, о том, кто был в церкви, и о других не менее важных предметах. Наконец Петриков сказал:

      – Вглядываюсь я в тебя, Иван Петрович, и вижу, что ты матушкин сынок. Те же глаза, тот же нос, да и в голосе есть что-то такое, что поневоле напоминает дорогую твою родительницу.

      – А вы разве знали моих родителей, батюшка Яков Степаныч?

      – Вот на! Не только знал, да и хлеб-соль с ними важивал. Христианские были души, упокой их, Господи!

      – Да как же я вас ни разу не видел у моих воспитателей?

      – С теми я не был знаком; хоть они были тоже люди хорошие, да как-то не привелось познакомиться. Ну, а что, молодец, как дела твои? Благословил ли Господь усердие?

      – Оно нельзя сказать, батюшка Яков Степаныч, чтобы я жаловался за мою участь. Хлеб есть, хозяин жалует, добрые люди слово-речь ведут. Да все же далеко до того, чего душа желает.

      – Чего же тебе хотелось бы?

      – Да хотелось бы на первый раз свой дом иметь, а там, коли богу угодно, завести и свою лавочку.

      – Доброе дело, Иван Петрович, доброе дело, – сказал старик с лукавой улыбкой. – Ведь коли вздумаешь жениться, так надо жену в дом принять, да время и самому приняться за хозяйство. Ну а подумывал ли ты, как бы приступить к этому?

      – Думать-то, почитай, каждый час думаю, да, на беду, ничего не могу придумать.

      – А это почему так? – спросил Петриков.

      – Да