Свет в тайнике. Шэрон Кэмерон

волосы были спутаны, а платье – настолько рваное, что едва прикрывало тело. Сквозь его прорехи было видно, что руки и ноги у нее покрыты синяками. Я достала из рюкзака свою единственную чашку, налила в нее горячей воды, добавила ложку сахара из своих запасов и кинула туда же веточку мяты, росшей у мамы в ящике на подоконнике.

      Я велела Хелене подуть на воду, чтобы не обжечься. Она послушалась, а затем одним глотком втянула в себя содержимое чашки. Я сделала для нее еще одну чашку питья. У нее были огромные глаза. Сколько ей сейчас: шесть или семь? Я решила, что Хелене шесть лет.

      – Они увели их с собой, – прошептала она. – Дяди со сломанными крестами.

      До меня дошло, что она имеет в виду свастику. Мне пришлось сесть.

      – Кого они забрали?

      – Маму и Стася.

      Но ведь мы же католики, подумала я.

      – А кто-нибудь еще был здесь в это время? – спросила я у нее. – Они забрали кого-нибудь еще? Здесь была Марыся?

      – Нет. Я не знаю.

      – Когда ты в последний раз ела, Хеля?

      – Сегодня утром. Я нашла в лесу малину.

      Малина уже наверняка сошла.

      – И сколько ягод ты нашла?

      – Четыре.

      – А перед этим когда ты в последний раз ела?

      – Вчера утром. Я нашла малину.

      – А где ты спала до этого?

      – У пана Зелинского. Мама оставила меня у него.

      Ага. Теперь все становилось немного понятнее.

      – А здесь ты живешь одна со вчерашнего дня?

      Она кивнула, и по щекам у нее покатились слезы.

      – Зачем она меня там оставила, Стефи?

      Я не знала. Может быть, у нее не было другого выхода? Мне и самой хотелось поплакать. Обо всем сразу. Но нельзя. Я должна была улыбаться ради Хелены.

      – Давай поедим.

      – Мне надо будет вернуться к Зелинским?

      Я смотрела на ее синяки. Пан Зелинский был старым другом моей матери; когда Хелена была совсем крошкой, он часто качал ее, посадив к себе на колено. Однако, с тех пор как к нам вторглась немецкая армия, людей как будто подменили, я уже ничему не удивлялась.

      Немцы. Они отняли у меня обе мои семьи. При мысли об этом у меня заныло под ложечкой, а тело обдало внутренним жаром.

      Хелена ждала ответа. Я не была уверена, что смогу придумать для нее что-то лучшее по сравнению с тем, что сделала мама, поэтому просто сказала:

      – Давай сегодня переночуем здесь.

      Я отдала ей остаток крекеров, которые дали мне люди на кладбище, и, пока она их грызла, срезала веточку с росшего перед домом куста боярышника, нанизала на нее ломтики хлеба из своих запасов и, поджарив их и добавив к ним сыр, накормила Хелену. Она ела медленно, смакуя каждый кусочек. Себе я оставила яблоко.

      Потом зажгла огонь, заперла двери и отвела ее наверх, захватив с собой горшок с теплой водой и фонарь, который мне удалось найти в сарае. Я отмыла ее, насколько это было возможно, стараясь обходить болезненные места на детском теле, расчесала волосы и завернула в одну из остававшихся