Жестокий век. Исай Калашников

посмотрел на него одобрительно, продолжал уже смелее:

      – Еще Сабрак сказал: если мы успеем покорить племена и хана Тогорила, благоволение золотого государя будет нужно, как шуба в летнюю жару.

      Юнь-цзы беспокойно завозился, что-то шепнул юноше в красном халате, и тот, соглашаясь, кивнул головой. Военный, до этого молчавший, переглянулся с Хушаху, а Елюй Люгэ презрительно-насмешливым взглядом окинул Хо с ног до головы.

      – Говори, говори… – Хушаху это произнес так, словно приказал Хо найти что-то еще, похожее на уже сказанное.

      – Дальше они говорили, что, если сумеют выполнить задуманное, они… – Хо замялся, покорно поклонился Юнь-цзы и Хушаху. – Такие слова я лучше бы забыл, только ваш приказ заставил меня запомнить их.

      – Мы слушаем, – наливаясь краской, сказал Юнь-цзы.

      – Если они успеют укрепиться, то… то могут подергать за бороду и самого нашего государя – десять тысяч лет ему жизни! – глядишь, говорят, в руках останется несколько его золотых волос.

      Хо похолодел от собственной наглости, про бороду он придумал сам.

      Молчавший до этого военный громко, с возмущением, сказал:

      – В яму их за такие слова!

      – Не горячись, Гао Цзы. Всему свое время. Я думаю, пусть они едут и надеются на нашу помощь. Но поможем мы не найманам, а кэрэитам… Что еще есть у тебя? – спросил Хушаху у Хо.

      – Кажется, все…

      – Иди. Постой. Ты хорошо служишь. Возьми. – Хушаху кинул ему небольшой серебряный слиток.

      Кланяясь, Хо попятился к дверям. В коридоре он шумно вздохнул.

      Началось время второй стражи³³, когда Хо подходил к дому Ли Цзяна.

      Небо совсем затянули тучи, сквозь них не светилось ни единой звездочки. В узких улицах города было темно и пусто.

      Старый Ли Цзян в мягких войлочных туфлях, в шелковой безрукавке сидел за столиком, ужинал.

      – Садись. Давно не был у нас. Цуй, неси гостю чашечку рису.

      Необычно молчаливая Цуй подала на стол. Хо похвастал слитком серебра, но она, едва лишь взглянув на него, ушла во внутренние комнаты и больше не появлялась. Ли Цзян взвесил слиток на руке.

      – Три лана будет. Не меньше. За что такая милость?

      – Я и сам не знаю.

      – Человек должен знать, за что его награждают, за что наказывают, – назидательно сказал Ли Цзян.

      – Да тут разве что-нибудь поймешь. Сегодня говорят так, завтра иначе.

      – Э, ты не прав… – Ли Цзян ушел в другую комнату, принес лист твердой бумаги, исписанный мелкими иероглифами. – Вот слушай. «Расстраивайте все то, что есть хорошего у ваших предполагаемых врагов, вовлекайте влиятельных людей в поступки постыдные, недостойные сана, и потом, при надобности, обнаруживайте их. Заводите тайные связи с самыми порочными людьми ваших врагов, делайте помехи правителям, сейте везде раздоры, возбуждайте ропот, возмущайте младших против старших; вводите музыку, смягчающую нравы; для окончательного развращения шлите к ним распутных женщин; будьте щедры на обещания, подарки и ласковые слова; обманывайте, если нужно для узнавания всего,