Жестокий век. Исай Калашников

меня всего вдоволь! Я тут пасу и дою кобыл. Хочешь молока? Кумыса? Хурута?

      – Давай все сразу! – Тэмуджин улыбнулся: парень, кажется, славный.

      Пока он ел, Боорчу поймал в табуне двух коней, привел к шалашу, расседлал савраску Тэмуджина.

      – Пусть отдыхает. На нем сейчас ни догнать, ни убежать. Поедем на наших конях.

      – А табун? Так, без присмотра, и оставишь?

      – К вечеру приедет за молоком отец. Присмотрит. Надоело мне все это. Живу один, людей не вижу. – Боорчу заседлал коней, положил в седельные сумы хурута и бурдючок с кумысом. – Еще что нам нужно?

      – Если есть лук и стрелы, бери.

      – Нет. Были и лук, и стрелы. Отец забрал. Боится, что я ввяжусь с кем-нибудь в драку… Лучше, говорит, пусть угонят кобылиц, чем убьют тебя.

      Поехали. Боорчу говорил без умолку. Тэмуджин скоро узнал о нем почти все. У своего отца Наху-Баяна он единственный сын. Отец живет не бедно, скота хватает. С куренем не кочует. Живет сам по себе.

      – Вы из чьего улуса? – спросил Тэмуджин.

      – Из улуса тайчиутов.

      Тэмуджин резко обернулся.

      – Ты чем-то удивлен? – спросил Боорчу.

      – Нет. Рассказывай…

      Но он его больше не слушал. Готовность Боорчу помочь теперь выглядела иначе. Что, если этот парень в сговоре с грабителями? Завлечет его в засаду или ударит ножом в спину… Как тут быть? Может быть, сейчас, пока не поздно, прикончить его? Он остановил лошадь, слез с седла. Остановился и Боорчу.

      – Что случилось?

      – Подпруги ослабли. Ты поезжай. Смотри за следами.

      Боорчу поехал Тэмуджин вынул из колчана стрелу. Если этот разговорчивый парень замыслил черное дело, так просто не подставит затылок. Сейчас или остановится, повернется к нему, или, если понял, что его замысел открыт, бросится убегать. В том и другом случае надо стрелять. Но Боорчу ехал спокойным шагом, время от времени склонялся, всматриваясь в примятую траву.

      Сунул стрелу в колчан, понемногу нагнал его. Боорчу навалился животом на переднюю луку седла, свесил голову.

      – Ветерок потянул. Трава качается, и совсем ничего не видно, – сказал он.

      Тэмуджин незаметно вглядывался в лицо Боорчу. Из-под летней войлочной шапки, отороченной по краю черной шелковой лентой, во все стороны торчат коротко обрезанные, с загнутыми вверх концами и выгоревшие на солнце волосы, открытые угольно-черные глаза спокойны и внимательны, во взгляде нет ни тревоги, ни настороженности, ни скрытой враждебности. Можно ли так ловко притворяться?

      Боорчу выпрямился, натянул поводья, останавливая лошадь.

      – Стоит ли нам держаться за след? В той стороне, куда он ведет, я слышал от отца, стоит чей-то курень. Других куреней поблизости нет. Лошадей угнали туда. Нам, может быть, плюнуть на след и скакать прямо к куреню? Быстро поедем, к концу дня будем там.

      Ветер был несильный, он лишь слегка взъерошивал траву, но и этого было достаточно, чтобы потерять следы. Если Боорчу говорит правду, на распутывание следов нечего тратить время. Если правду. А если нет?

      – Ты