Хроники Арехина. Василий Павлович Щепетнев

уважает превосходство, – сказал Тольц.

      – Это я заметил, – Арехин-младший отряхнул одежду от пыли, листьев и травы. – Таблицей умножения их не проймёшь.

      – Ты здорово бегаешь, – признал, отдышавшись, засаленый пацаненок барону. – Лучше меня. Мы-то думали, что все городские вроде него, – и он кивнул на Арехина-младшего.

      – У меня своё умение, – сказал Арехин.

      – Какое же? Читать, писать, спасибу-пожалста говорить?

      – Я могу слышать тех, кто там, – Арехин показал на землю.

      – Червяков, что ли? – усмешливо спросил пацан.

      – Тебе ещё рано знать. А то приходи на кладбище этой ночью, может и ты услышишь.

      – Не пугай, не пугай, не боимся.

      – А зря, – сказал Арехин-младший. – Там тебя девочка ждёт. Приходи, говорит, Миша, мне скучно. Вместе веселей. А то я сама к тебе приду. Постучу в окошко, ты пусти только.

      Пацан побледнел.

      – Ты… Ты чего… Ты ей скажи, пусть успокоится. Скажешь? – он заглядывал в лицо Арехину, сразу став на вершок ниже ростом.

      Арехин молчал и смотрел не на пацана, а сквозь него.

      – Хочешь, на колени стану?

      – Я ничего не хочу. А она… Приходи не ночью, а днем, в воскресенье. Вдруг и успокоится.

      – Я приду! Я точно приду, так и передай!

      Веселье разладилось. Деревенские сторонились и Арехина и барона.

      – Однако вы, Арехин, нагнали страху на туземцев. Как вам удалось?

      – Дело нехитрое. У каждого сельского мальчика или девочки найдутся умершие братик или сестра. Не родные, так двоюродные. И стуки ночные в избе всегда есть, то кошка, то крыса, то дом рассыхается.

      – А имя? Миша?

      – Это ещё проще, ему кричали – «наддай, Мишка, наддай!».

      – Действительно, просто. А вот если бы он спросил, как имя той девочки…

      Арехин посмотрел на Тольца.

      – Не спросил бы. Никто не хочет этого знать. Взрослые – другое дело, но мы-то не взрослые.

      Деревенские тем временем оттаяли. Врожденная живость характера взяла верх, да и вообще – всё ведь кончилось хорошо, разве нет? Они сели в кружок, и другой мальчик, не Миша (Миша по-прежнему дрожал), стал рассказывать истории про Лысый кордон: о говорящем медведе, что из кустов плачем и причитаниями заманивал сердобольных путников, а потом разрывал их на части и выедал сердце, печень и мозги. Рамонцы-то про медведя знали и в кусты не шли, хоть обрыдайся, а париновцы и берёзовцы, бывало, плошали.

      Или дядя Матвей, что на хуторе – рыл погреб, и вдруг слышит стук, да громкий такой, словно в бочку пустую колотят, бух, бух! А хутор, понятно, наособицу стоит, рядом никого. Он быстро землю в яму назад побросал, а теперь вот никак покупателя на хозяйство не найдёт. Кто ж купит, когда соседство такое!

      Или Ванька Кретинин, тот, что позапрошлой зимой ни с того, ни с сего повесился в сарае. Ну, повесился и повесился, на кладбище его хоронить нельзя, а за кладбищем отец не захотел, и похоронил в лесу, как раз на границе двух кордонов, Зверинца и Лысого. Через неделю пришли, а могила разрыта. Домовина