Дьявол. Лев Толстой

детей, и он один? Нет, ты мне лучше не говори про это, Егор…

      И барыня запила из стакана.

      Егор Михайлович проследил за прохождением воды через горло и затем возразил коротко и сухо:

      – Так Дутлова назначить прикажете?

      Барыня всплеснула руками.

      – Как ты не можешь меня понять? Разве я желаю несчастья Дутлова, разве я имею что-нибудь против него? Бог мне свидетель, как я все готова сделать для них. (Она взглянула на картину в углу, но вспомнила, что это не Бог: «Ну да все равно, не в том дело», – подумала она. Опять странно, что она не напала на мысль о трехстах рублях.) Но что́ же мне делать? Разве я знаю, как и что́? Я не могу этого знать. Ну, я на тебя полагаюсь, ты знаешь, чего я хочу. Делай так, чтобы все были довольны, по закону. Что́ ж делать? Не им одним. Всем бывают тяжелые минуты. Только Поликея нельзя отдать. Ты пойми, что это было бы ужасно с моей стороны.

      Она бы еще долее говорила, – она так одушевилась; но в это время в комнату вошла горничная девушка.

      – Что́ ты, Дуняша?

      – Мужик пришел, велел спросить у Егора Михалыча, прикажут ли дожидаться сходке? – сказала Дуняша и сердито взглянула на Егора Михайловича. («Экой этот приказчик! – подумала она, – растревожил барыню; теперь опять не даст заснуть до второго часа».)

      – Так поди, Егор, – сказала барыня, – делай, как лучше.

      – Слушаю-с. (Он уже ничего не сказал о Дутлове.) А за деньгами к садовнику кого прикажете послать?

      – Петруша разве не приезжал из города?

      – Никак нет-с.

      – А Николай не может ли съездить?

      – Тятенька от поясницы лежит, – сказала Дуняша.

      – Не прикажете ли мне самому завтра съездить? – спросил приказчик.

      – Нет, ты здесь нужен, Егор. (Барыня задумалась.) Сколько денег?

      – 462 рубля-с.

      – Поликея пошли, – сказала барыня, решительно взглянув в лицо Егора Михайлова.

      Егор Михайлов, не открывая зубов, растянул губы, как будто улыбался, и не изменился в лице.

      – Слушаю-с.

      – Пошли его ко мне.

      – Слушаю-с, – и Егор Михайлович пошел в контору.

II

      Поликей, как человек незначительный и замаранный, да еще из другой деревни, не имел протекции ни через ключницу, ни через буфетчика, ни через приказчика или горничную, и угол у него был самый плохой, даром что он был сам-сём с женой и детьми. Углы еще покойным барином построены были так: в десятиаршинной каменной избе, в середине, стояла русская печь, кругом был колидор (как звали дворовые), а в каждом углу был отгороженный досками угол. Места, значит, было немного, особенно в Поликеевом углу, крайнем к двери. Брачное ложе со стеганым одеялом и ситцевыми подушками, люлька с ребенком, столик на трех ножках, на котором стряпалось, мылось, клалось все домашнее и работал сам Поликей (он был коновал), кадушки, платья, куры, теленок, и сами семеро наполняли весь угол и не могли бы пошевелиться, ежели бы общая печь не представляла своей четвертой части,